Убийство в «Долине царей»

— Ну и правильно, — сказал Кашлин. — Идет перераспределение средств любыми немыслимыми способами. Сами видите, вся деятельность в стране — суета и только. И как ни крути, грабим мы собственное добро очень дружно и по взаимному согласию, только одни — по мере возможности, а другие — посильно мозгам. Но смешнее всего смотреть на эти жалкие потуги сохранить и увеличить награбленное, вложить в какое-нибудь дело, которым заправляют такие же воры, но организованные в банду.

Мы выпили за помин души Шекельграббера.

— А старик еще жив? — поинтересовался я.

— Жив, но не выживет, потому что не хочет. Он умер вместе с партией в девяносто первом.

— А что будет с Размахаевой?

— Замуж Марина больше не выйдет. Я обрекаю ее быть моей любовницей до климактерического возраста за ошибки юности.

— Кажется, я понял: Заклепкин спал и видел дочь за Терентьевичем, Шекельграббер путался у всех под ногами и знал много компромата, а Кашлин собрал их в снежок, бросил в стену и ушел с Размахаевой в обнимку… Но ничего у вас не выйдет: во-первых, вы скоро сопьетесь; во-вторых, Размахаевой вашего кошелька надолго не хватит.

— Нет, я очень богатый. Могу подкладывать стодолларовые бумажки под ножки стола, чтоб не качался, — сказал Кашлин. — Заберу свой пай из фирмы и уйду обратно в институт. Брошу пить и буду жить по Брэггу: питаться салатом, аплодировать каждому своевременному «стулу» и, глядя на двухнедельную мочу в баночках на подоконнике, радоваться, что осадок так и не выпал. Где, кстати, ваш друг из «Московского лесбиянца»? Он сулил мне экземпляр «Чудо голодания»…

P. S. «Товарищ полковник. Нормативно оформленный рапорт о проделанной работе по делу гр. США Д. Шекельграббера я представил, но, будучи куратором Союза журналистов, не удержался и написал еще беллетризованный (то есть олитературенный) отчет, изменив фамилии и исказив факты. Прошу Вашей санкции на печать данного произведения в периодике под псевдонимом. Прошу также вынести благодарность куратору Сандуновских бань».

Дата и подпись неразборчиво.

СКАЗКА В ПЕРЬЯХ

(детектив с припадками)

В Доме творчества курортного города Атля на пятом этаже в номере, записанном как «люкс», но весьма далеком даже от второго класса, в отсутствие любви, смерти и администрации остывал труп писателя-детективиста Сергея Анатольевича Чернилова. Беспечно раскинув руки, труп коченел на полу при запертой двери, закрытых фрамугах и в темноте, составляя диссонанс внешнему миру — неугомонному, полупьяному и фривольному…

…С. А. Чернилов прибыл в Дом творчества неделю назад («Поработать вдали от жены», — объяснил он в Литфонде), ни с кем не сошелся на короткой ноге, скорее, обратно — рассорился, накатав жалобу на соседей сверху — из семинара начинающих фантастов, которым полюбилось в полночь собираться над головой Чернилова, петь спьяну и стучать пятками в пол. Наутро похмельные фантасты кое-как замяли дело в кабинете директора, но потом открыто поносили матом детективиста за неуважение чужих традиций и кляузничество. Особенно старался некий Чеймберс, написавший объяснительную буйства галактическим алфавитом собственного приготовления. Для остальных же обитателей дома С. А. Чернилов был темной полуграмотной лошадкой, отсиживающейся за дверью («Небось ежедневно по пятьдесят страниц катает, а предложения соплями склеивает!»); престранным деградирующим на глазах типом («Сначала говорит, а потом долго думает»); психопатом на свободе («Какой-то дерганый») и просто трамвайным хамом («Он не уступил мне место в лифте!»).

Из-за всего из-за этого за ужином его не хватились, на завтраке — тоже.

Впрочем, отсутствие в столовой было обычным в нравах Дома творчества, и соседи С. А. Чернилова по столику совершенно не встревожились. По первой гипотезе: куда он мог деться? — решили, что с тоски и творческого бессилия уехал до срока по-английски. А по второй: куда он мог пропасть? — вспомнили анекдот с бородой о драматурге, который пятнадцать дней пьянствовал, не высовывая нос из номера, пока горничная не пришла за пустыми бутылками и не посоветовала хоть к морю сходить, проветриться. Драматург вытаращил глаза и спросил: «А чего, тут еще и море есть?»

Увеличивая напор смеха за столом, рассказчик — известный народу и неизвестный быдлу прозаик Частников — прибавил отсебятину:

— А море занимало весь вид из его окна! — и сам захохотал надолго.