Убийство в музее восковых фигур

— Я был почти уверен, что узнал женщину, а когда пара поднялась наверх, я предъявил удостоверение консьержке и спросил, кто эта дама. Оказалось, что это новая звезда «Мулен Руж» — певица, предположительно американка. Сценическое имя Эстелла.

— Так вот почему мсье Галан так известен в «Мулен Руж»… Впрочем, продолжайте.

— Он пробыл наверху около часа. Затем спустился вниз, сел в машину, которая доставила его в гараж, находящийся дальше по этой улице. Оттуда объект проследовал пешком и скрылся в доме. — Вдруг голос утратил монотонность доклада и зазвучал несколько неуверенно. Агент смущенно сказал: — Я… получилось так… одним словом, я большой почитатель таланта этой дамы. Я… у меня с собой номер «Пари суар» с ее фотографией. И если вы желаете взглянуть…

— Отлично! — сказал одобрительно Бенколен. — Классно сработано, Пергель! Мне, увы, не приходилось видеть и слышать этой дивы. Так давайте же посмотрим на нее. — Голос его утратил шутливый тон. — Вы, конечно, понимаете, господа, что, по всей вероятности, это та женщина, которую полицейский видел у дверей закрытого музея — мистическая блондинка в коричневой шляпке. Посветите, пожалуйста.

Вспыхнула спичка. Пергель прикрыл пламя ладонью от ветра и осторожно поднес дрожащий огонек к большому портрету, под которым стояла подпись: «Эстелла: великая американская певица в „Мулен Руж“». Голубые, широко расставленные глаза смотрели на нас чуть искоса, призывно и оценивающе одновременно. Полные розовые губы полуоткрыты с намеком на улыбку. У певицы были прямой нос и твердо очерченная линия подбородка. Чуть рыжеватые волосы имели оттенок золота, на который бросили луч света. Волосам не давала рассыпаться сетка из ниток жемчуга.

Мы молча изучали портрет в свете спички, которую Пергель прикрывал от ветра.

— Минуточку! — вдруг воскликнул Шомон. — Еще одну спичку, пожалуйста. Я хочу рассмотреть ее как следует. — В его голосе слышалось крайнее недоумение. Он прошептал себе под нос: — Нет, это немыслимо… — и уставился на портрет, когда Пергель чиркнул еще одной спичкой.

Оторвавшись от картинки, Шомон глубоко вздохнул и произнес с кривой усмешкой:

— Мсье, я сегодня обречен проводить для вас опознания. Помните, я упоминал, что у Одетты были две подруги и что троицу прозвали Неразлучные? Клодин Мартель и Джина Прево — та, которая мечтала о сцене, но семья встала на ее пути. Так вот, я не верю своим глазам, и если здесь не исключительное сходство, то я готов поклясться, что Эстелла — не кто иная, как Джина Прево! Боже мой! В «Мулен Руж»… Если они узнают…

Мы стояли в темноте. После короткой паузы Пергель негромко произнес:

— Мсье абсолютно прав. Я угрозами вырвал у консьержки истину. Мисс Эстелла — не американка, она француженка, и ее фамилия Прево. Так рухнула еще одна иллюзия, — с глубоким вздохом закончил Пергель. Обратившись к Бенколену, агент спросил: — Потребуются ли еще мои услуги этой ночью?

— Нет, — ответил Бенколен. — Полагаю, господа, мы можем на этом закончить. Вы отправляйтесь по домам, а мне необходимо еще поразмышлять.

Он повернулся, держа руки глубоко в карманах пальто, и медленно побрел в сторону Елисейских полей. Высокая фигура то исчезала в полосах тени, то опять возникала в свете фонарей. Вот так, опустив голову, с тростью под мышкой и руками, упрятанными в карманы, он станет бродить до рассвета.

Где-то далеко-далеко, у Инвалидов, колокол пробил три раза.

Глава 7 ВТОРАЯ МАСКА

Утром над Парижем нависли серые облака. Наступил один из тех ужасных осенних дней, когда ветер пронизывает до костей, а солнце, скрывшись за унылыми облаками, придает им холодный, стальной цвет. В такие дни все здания выглядят старыми и зловещими. Продрогший скелет Эйфелевой башни тянется всеми своими этажами к свету и тонет головой в клочьях облаков.

Когда я завтракал, было уже десять, однако моя столовая казалась мрачной и унылой, несмотря на яркое пламя в камине. Его отблески плясали по стенам, напоминая мне Этьена Галана с его кошкой. Бенколен уже звонил и назначил мне встречу у Инвалидов. Он не указал точного места, но я знал, где смогу его найти. Детектив любил навещать часовню боевой славы за гробницей Бонапарта. Мне неизвестно, чем очаровало моего друга это место — его никогда не интересовали церкви и храмы, — но я знал, что сейчас он сидит в сумеречной часовне, с каменных стен которой свешиваются старинные боевые знамена. Он сидит, погруженный в свои мысли, упершись подбородком в набалдашник трости, устремив невидящий взор на тусклые трубы органа.