Убийство в музее восковых фигур

— Вы находитесь в родственных отношениях с мадам Дюшен? — поинтересовался детектив.

— Нет, что вы, — умильно ответил наш провожатый. — Позвольте представиться. Меня зовут Поль Робике. Я — атташе посольства Франции в Лондоне. В данный момент, — атташе взмахнул рукой, но тут же остановил себя, — они вызвали меня, и я получил позволение прибыть. Мы росли вместе — мадемуазель Одетта и я. Боюсь, что устройство всех дел будет непосильным грузом для мадам Дюшен. Я имею в виду похороны. Сюда, пожалуйста.

Зал, куда мы вошли, был почти полностью погружен в темноту. Дверь справа была закрыта портьерами, но через них проникал тяжелый запах цветов. По коже пробежал мороз. Оказывается, детский страх смерти, когда видишь человеческое существо, неподвижно покоящееся в сверкающем гробу, преодолеть труднее, чем ужас при виде свежего трупа в луже крови. Во втором случае ты либо ужасаешься, либо жалеешь; в первом — обыденность печальной сцены как бы кричит: «Все. Возврата нет. Ты никогда больше не увидишь этого человека». Мне не пришлось раньше видеть Одетту Дюшен, но я без труда представил ее лежащей в гробу, потому что не забыл улыбку и шаловливый взгляд на фотографии. Казалось, что каждая пылинка в старинном зале была насыщена ароматом цветов, от которого першило в горле.

— Ах вот как, — произнес Бенколен тоном светской беседы, когда мы вошли в гостиную. — Я был здесь вчера, чтобы известить мадам Дюшен о… о трагедии. Кроме нее в доме был, насколько мне помнится, капитан Шомон. Кстати, он, случайно, не здесь?

— Шомон? — переспросил молодой человек. — Нет. Сейчас его нет Он нанес визит рано утром. Не желаете ли присесть?

Жалюзи в гостиной были опущены. Камин, облицованный белым мрамором, был холоден. Но в помещении чувствовался изящный вкус хозяев дома, которые, видимо, понимали толк в жизни.

Чуть поблекшие голубые стены, золоченый багет картинных рам, глубокие, уютно потертые мягкие кресла. Многие годы самые утонченные люди состязались здесь в остроумии за чашкой кофе, и даже смерть оказалась неспособной лишить очарования это место. Над камином висел большой портрет Одетты.

С него на нас смотрела, уперев подбородок в ладошки, славная девчушка лет двенадцати. Ее огромные темные глаза, задумчивое лицо, казалось, несли свет в мрачноватую комнату. До меня донесся аромат цветов. К горлу подступил комок.

Бенколен остался на ногах.

— Я пришел поговорить с мадам Дюшен, — негромко сказал он. — Как ее самочувствие?

— Как вы понимаете, она восприняла этот удар крайне тяжело, — ответил Робике, прокашливаясь. Он изо всех сил старался сохранить выдержку дипломата. — Такой ужасный удар! Вам уже известно, кто это сделал? Я знал ее всю жизнь. Сама мысль, что кто-то мог…

Он крепко прижал друг к другу кончики пальцев, пытаясь остаться хладнокровным молодым человеком, способным проследить за организацией похорон, однако его недавно приобретенная сдержанность истого британца не могла скрыть дрожи в голосе.

— Полагаю, что мсье известно, — спросил Бенколен, — есть ли кто-нибудь сейчас у мадам Дюшен?

— Только Джина Прево. Шомон позвонил Джине утром и сказал, что мадам Дюшен желает ее видеть. Но это был обман. Мадам Дюшен не высказывала подобного желания. — Его губы задрожали. — Полагаю, что сумею один справиться со всеми проблемами. Конечно, Джина способна помочь, если сумеет взять себя в руки. Сейчас же она почти в таком же состоянии, что и мадам Дюшен.

— Джина Прево? — вопросительно произнес Бенколен, словно в первый раз услышал это имя.

— О, я совсем забыл… Джина из нашей старой компании, еще до того как все разбежались. Она была одной из лучших подруг Одетты и… — Юный атташе вдруг замолчал, глаза его округлились. — Я совсем забыл: мне надо позвонить Клодин Мартель. Она, наверное, тоже хотела бы побыть здесь. Боже! Какой промах!

Поколебавшись пару секунд, Бенколен сказал:

— Насколько я понимаю, вам утром не удалось побеседовать с капитаном Шомоном. Вы не слышали…

— Слышал?.. Что? Нет, мсье. Что-то случилось?

— Да, кое-что. Не важно. Проводите-ка нас лучше к мадам Дюшен.

— Охотно. Полагаю, она сможет вас принять, — заявил молодой человек, оглядывая нас так, будто мы находились в приемной перед кабинетом посла. — Вас она выслушает, но больше никого. Сюда, пожалуйста.

Робике вывел нас обратно в зал, откуда вверх вела покрытая ковром лестница.

За окнами лестничной площадки были видны ярко-красные листья кленов. Когда мы почти поднялись на верхний этаж, Робике замер.

До нас донеслись невнятные голоса и несколько аккордов на фортепиано. Затем последовал звук, как будто чьи-то руки бессильно сползли с клавиатуры. Один из голосов звучал визгливо, на грани истерики.

— Они сошли с ума! — выпалил Робике. — Свихнулись! С появлением Джины стало только хуже. Понимаете, господа, мадам Дюшен то ходит без остановки, то истязает себя, перебирая вещи Одетты, или пытается наигрывать ее любимые мелодии. Умоляю, попытайтесь ее немного успокоить.

Когда он постучал в одну из дверей в полутемном коридоре, за ней воцарилась тишина. Потом нетвердый голос произнес:

— Войдите.