Убийство в музее восковых фигур

От глаз парижан скрыто в их городе огромное пространство. Когда распахиваются ворота в высоких стенах, перед вами, как по мановению волшебного жезла, появляются сады Фобур-Сен-Оноре. Вы готовы поклясться (такова сила иллюзии), что аллеи этих садов тянутся на многие мили, пруды зачарованы феями, а клумбы не материальные. Такие загородные просторы просто не могут существовать среди столпотворения, царящего в самом центре великого города. Перед вашим взором открываются каменные дома, похожие на волшебные замки с их островерхими крышами и башенками. Даже летом, когда цветы пламенеют на фоне зеленых лужаек, а деревья играют поблескивающей в лучах солнца листвой, дома эти кажутся обиталищем кичливых, безнадежно одиноких духов. Осенью же вид башенок на фоне угольного неба рождает иллюзию вашего пребывания в далекой сказочной стране, в тысячах миль от Парижа и совсем в ином времени. Вам чудится, что вот-вот на гравийной дорожке появится запряженная четверкой белых лошадей карета с ливрейным лакеем на запятках. И когда она с громом проносится мимо, вы с ужасом осознаете, что ее пассажиры мертвы уже два века.

Я нисколько не преувеличиваю. Когда старенький привратник, покинув свою сторожку, распахнул перед нами калитку, и мы зашагали по гравию, сквозь который пробивались сорняки, Париж исчез. Еще не был изобретен автомобиль. На лужайках зияли длинные коричневые раны пустых, мертвых клумб, перемежающихся желтыми полосами опавшей листвы. Откуда-то из-за дома, окруженного невысокой кованой решеткой, доносился громкий звон цепи и лай.

— Надеюсь, зверь крепко привязан, — сказал Бенколен. — Его кличка Ураган. Ужасно злобное существо. Смотрите!

Из-за купы каштанов, справа от нас, вылетела какая-то фигура. Она неслась огромными скачками, вовсе не свойственными человеческому существу. Прежде чем беглец успел исчезнуть за другими деревьями, мы успели заметить за его спиной развевающиеся лохмотья разодранного пальто. И вновь в саду воцарился покой прошлого, нарушаемый лишь шумом ветра и лаем собаки, который тут же стих.

— За нами следят, Джефф, — сказал Бенколен после короткой паузы. — Меня этот тип вернул в реальность. А вас? Один из людей Галана, клянусь жизнью. Пес спугнул его.

Я дрожал от холода. Тяжелая капля дождя шлепнулась на листья, за ней еще одна. Мы поспешили мимо старинной коновязи к дому под спасительный навес веранды. Веранда, очевидно, была порождением всего лишь прошлого века, потому что железные полосы, скрепляющие крышу, все еще держались в стене дома. Ужасно мрачное место для молоденькой девицы вроде Клодин Мартель. За мертвыми виноградными лозами я увидел плетеные стулья с сиденьями, обитыми мягким ситцем. Ветер играл страницами журнала, забытого на мягком кресле-качалке.

При нашем приближении распахнулась парадная дверь.

— Входите, господа, — произнес почтительный голос, — полковник Мартель ждет вас.

Слуга провел нас в мрачный, очень просторный зал со стенами, покрытыми панелями черного дерева. Нельзя сказать, что помещение было сильно запущено, однако оно нуждалось в хорошем проветривании. Там парил аромат старого дерева, запыленных шкафов, пасты для полировки меди и полов, натертых воском. Моих ноздрей коснулся, как и в музее восковых фигур, запах одежды и волос. Но на сей раз я не мог избавиться от чувства, что это пахнут волосы и одежда давно умерших людей, что стены и темно-красные плоскости над панелями источают флюиды гибели и тлена.

Нас привели в библиотеку, расположенную в глубине дома.

За столом черного дерева, на котором светилась затененная абажуром лампа, сидел полковник Мартель. На дальней стене комнаты, над высокими книжными шкафами, находились окна, застекленные синими и белыми квадратами. По ним бежали серебряные струйки усилившегося дождя. В тени книжных; шкафов сидела женщина. Стиснутые ладони ее рук покоились на коленях. Лицо женщины было едва различимо в слабом свете настольной лампы. Здесь парила атмосфера напряженного ожидания, слез, неспособных вырваться на свободу, и какой-то обреченности. Старый хозяин поднялся со стула.

— Входите, господа, — произнес он сочным, глубоким голосом. — Это моя жена.

Он был среднего роста и весьма плотного телосложения, что не мешало ему держаться чрезвычайно прямо. Лицо несколько болезненного оттенка могло бы быть привлекательным, если бы не сильная обрюзглость. Свет лампы отражался на крупном лысом черепе, внимательные глаза, утонувшие под густыми бровями, живо поблескивали. Я видел, как под большими, песочного цвета усами подрагивали уголки его губ. Складки шеи наползали на узкий воротничок, под которым болталась узкая лента галстука. Его темная одежда, может быть, слегка старомодная, была сшита из первоклассной материи, сорочка застегивалась не на пуговицы, а на кнопки из опала. Произнося свои слова, он поклонился в сторону жены.

— Добрый день! — пропел женский голос, высокий и резкий, какой часто встречается у глухих. Глаза на бледном костлявом лице внимательно изучали нас. У нее были белые как снег волосы. — Добрый день! Андре! Принесите для господ стулья.