Убийство в Озерках

История с Японией тоже была весьма кстати. Его пригласили делать буклет для премьеры спектакля, поставленного российским балетмейстером в Токийском театре. Он знал, что Люська действительно очень хочет поехать и все время дразнил ее: то говорил, что там их ждут роскошные условия и что принимающая сторона собирается устроить несколько поездок по стране, а по завершении работы даже и отдых на берегу океана, то объявлял, что ничего не получится, потому что все эти роскошества оплачивались только для него, а супругу могли принять только за его счет, а счет этот грозился быть весьма большим. Люська, правда (он это чувствовал), не принимала слишком всерьез его слова, потому что привыкла к тому, что в конечном счете он все всегда для нее делает, но все-таки Салтыков заметил, что последнее время она несколько снизила свой обычный высокомерно-снисходительный тон и чуть-чуть умерила аппетиты. Это значило, что она старается ему не противоречить, не раздражать, не злить, словом, не напрягать отношения. И все это было чрезвычайно кстати, потому что очень скоро ему придется кое о чем ее попросить.

За кольцом они поехали вместе. В салоне Салтыков, распахнув пальто и слегка выпятив живот, что придавало ему особенно барственный вид, стоял у прилавка и, скривив губы, презрительно рассматривал дамские украшения, выставленные в витрине. В такие минуты он сам себе казался невероятно значительным, и ему хотелось, чтобы другие тоже замечали это.

— Может, возьмешь что-нибудь подороже? — спросил он, когда Люська потребовала у продавщицы показать ей кольцо с овальным зеленым камнем.

— Я же объяснила: мне нужно именно это, — ответила Люська, которая не захотела ему подыграть.

— Как хочешь, — ответил он недовольно, будто оскорбившись на то, что она отвергла его щедрость и великодушие и купила вещь, недостойную ни себя, ни его. — Оно тебе не велико? Может, примеришь вот это?

Салтыков с удовольствием убедился, что завтра же сможет купить второе, точно такое же, и спросил:

— Какой это размер?

— Семнадцатый, — ответила продавщица и заискивающе улыбнулась.

Ночью, лежа в постели, Салтыков думал, что теперь ему осталось сделать самое трудное: уговорить Люську уехать с ним на несколько дней из Москвы. Если все будет хорошо, то за неделю до тридцать первого октября, то есть двадцать третьего или двадцать четвертого, он должен будет под каким-нибудь предлогом выманить с дачи Юрганова, и в тот же день съездить в Озерки — оставить в дверях «Люськину» записку. Если это получится, им обоим придется уехать, потому что Юрганов, получив письмецо с просьбой привезти цацки в Москву, неизбежно приедет, а этого позволять ему ни в коем случае нельзя.

Салтыков отлично представлял себе все сложности этого плана и пока еще не очень хорошо понимал, как ему удастся его осуществить, но сложность задачи только подзадоривала его. К тому же (и эта сторона предприятия казалась ему совершенно гениальной) выполняя эти задачи, он ничем не рискует, потому что главное должно произойти только в последний момент, и если хоть одно звено этой замечательной и остроумно продуманной цепи сорвется, он просто-напросто не станет ее убивать.

* * *

— Слушай, старик, — сказал он Юрганову, приехав на дачу восемнадцатого октября, — во вторник Люська собирается приехать сюда со своими бабами играть в карты. Если хочешь, можешь отлучиться хоть на целый день.

— А на два? — спросил Юрганов.

— На два? Хочешь переночевать в Москве? — Салтыков не верил своим ушам.

— Нет, я бы съездил в деревню, но если это тебя не устраивает…

— Вполне устраивает! То есть мне-то все равно, ты можешь и не уезжать: Люська перебьется. Если только, конечно, тебе самому нужно, так что ты смотри, располагай своим временем, как хочешь. Но если поедешь — поезжай с утра, не жди ее, потому что встает она поздно, и пока со своими бабами разберется, пройдет еще полдня. А, кстати, тридцать первого у тебя ничего не отменяется?

— Нет. А что? — Юрганов с удивлением посмотрел на него.

— Я к тому, что если тебе надо побыть в Москве подольше — ты скажи. Я приеду, посижу здесь.

— Да нет. Я же сказал: в девять вечера буду на месте, не волнуйся.

— Ну смотри, — сказал Салтыков, — только не опоздай, потому что грабят здесь именно вечером — шпана из соседнего поселка.

* * *

Вторник неумолимо приближался. Салтыков нервничал, и ничего ему не помогало: ни валерьянка, которую он пил целыми пузырьками, ни импортные таблетки, купленные Люськой еще весной, ни утешительная мысль об обратимости процесса, ничего. Столько уже потрачено труда, денег и нервной энергии, что упустить сейчас потрясающе удачно сложившуюся ситуацию (ведь Юрганов сам, сам напросился!) представлялось ему верхом невезения. Никогда потом ему не удастся добиться такого поразительного стечения обстоятельств, как теперь, и, если все сорвется, значит, все, пиши пропало — и Бренда, и Америка, и будущие миллионы.