Убийство в Озерках

Так что же это он, в самом деле? Уж не боится ли он? И чего ему бояться, если у него будет алиби? И не все ли ему равно, что подумает Юрганов, удивится или нет, если он сам, Салтыков, все равно вне подозрений. А отвечать за странное поведение супружницы он не может: ей, слава Богу, уже сорок девять лет. Да и не увидит он больше Юрганова: тот будет сидеть за решеткой, а ему, Салтыкову, придется общаться со следователем, а следователь наверняка не дурак и понимает, что Юрганов врет, чтобы выгородить себя.

И Салтыков положил на каминную полку кольцо с зеленым камнем и цепочку. Это было кольцо, которое они купили вместе с Люськой: он незаметно поменял его на то, которое купил сам, потому что супружница его уже надевала, и на нем есть ее отпечатки или как там это у них называется.

С цепочкой было сложней. Во-первых, он не был уверен, что та, которую он только что купил, ничем не отличается от той, которая была у Люськи на шее, и потому до последней минуты сомневался, будет ли «подкладывать» ее под Юрганова. Поэтому позавчера вечером, когда Люська вернулась домой, он попросил ее на минутку снять цепочку. «Зачем?» — спросила Люська, которая никогда ничего не делала для него просто так, то есть просто потому, что он ее об этом просит. Ему пришлось сказать, что он хочет с ней поэкспериментировать, потому что в студии кто-то показывал опыт с обручальным кольцом. «О, Господи! — вздохнула Люська. — С каких это пор ты стал верить в эту ерунду? Кроме того, кольцо подвешивают на нитке, а вовсе не на золотой цепочке». И Салтыков вспомнил, что это действительно так. «Черт бы ее побрал! — подумал он, а вслух сказал: — Это другой опыт. Тот, о котором я говорю, предполагает именно золотую цепочку. Дай на минуту». Люська цепочку сняла, но захотела посмотреть, что это за опыт, и Салтыкову пришлось сказать, что вначале он хочет попробовать сам, а если получится, то покажет и ей.

Цепочка, к счастью, оказалась точно такой же, и когда он застегивал на Люськиной шее новую, купленную накануне, она вдруг сказала: «Не надо было мне ее снимать». «Почему?» — спросил Салтыков, затаив дыхание. «Я тебе сто раз рассказывала: цыганка велела мне никогда не делать этого, — ответила Люська, которая никогда не была склонна ни к какой мистике. «Чушь какая!» — проворчал Салтыков и отправился на кухню налить себе водки.

Зато сейчас он оставит на каминной полке именно Люськины цацки, так что в кармане у Юрганова милиция найдет как раз то, что нужно: мало ли какие они там делают анализы или черт их знает, что они делают? Вдруг проверят на отпечатки или какие-нибудь микрочастицы?

А если Юрганов, не застав их в Москве, вынет цацки из кармана? Нет, не вынет: или забудет вынуть, или нарочно не станет вынимать, потому что побоится забыть. Салтыков вспомнил, как однажды Юрганов что-то искал в верхнем кармане куртки и вытащил оттуда целый ворох разных мелких предметов. «Omnia mea mecum porto», — сказал он тогда и улыбнулся. По латыни шпрехает, чертов отличник, подумал тогда Салтыков, которому никогда не давались иностранные языки.

А вынет, так и пусть вынимает. Пальчики его все равно на них останутся. А свидетели объяснят, что цацки были на ней вплоть до дня убийства. И ничего он тут поделать не сможет.

Салтыков запер за собой дверь и аккуратно пристроил конверт с маркой, адресом и всем, чем положено, так, чтобы он не упал, и «Люськиной» запиской наружу, а то еще, не дай Бог, Юрганов не поймет, чего от него хотят. Вот и все. Лети, письмецо, а я буду тебя ловить. Хорошая вещь — почта.

* * *

Вечером, возвращаясь домой, Салтыков подводил итоги. Все ли он сделал правильно? Поездка заняла у него час с небольшим: меньше, чем он рассчитывал. И это при том, что он не торопился, ехал довольно медленно, на всякий случай, чтобы не привлекать к себе внимания: встреча с ГАИ никоим образом в его планы не входила. И не потому, что он чего-то боялся, а просто ему хотелось все сделать аккуратно, без лишних следов.

«Люськино» послание Юрганов найдет только завтра, значит, в Москву поедет послезавтра, когда их с Люськой уже не будет: они к этому времени уже целые сутки проведут в пансионате, где Салтыков, не пожалев денег, заказал номер люкс.

Само послание сделано аккуратно, карандашом — для пущего правдоподобия, измененным почерком, на случай, если Юрганов знает, какой у Салтыкова почерк. Да и значения все это не имеет, потому что письмо через несколько дней в любом случае будет у него в руках.

Но Салтыков все равно нервничал. Вдруг он плохо рассчитал или плохо сработает почта и письмо не придет до тридцать первого? Тогда все пропало: не получив письма, он не сможет ничего сделать, вернее, не рискнет. И Салтыков, вытирая носовым платком вспотевшие ладони, подумал, что поездка в пансионат пришлась очень кстати, так как нервы у него шалят не хуже, чем у беременной бабы.

Когда в первом часу ночи Люська вернулась от Лены Мироновой, Салтыков, уже лежавший в постели и читавший газету, чтобы не заснуть, спросил:

— Как провели время?

— Нормально.

— А платье?

— Что — платье?