Убийство в Рабеншлюхт

— Может, и будет, — торопливо заверил меня Индюков. — Ты, может, помнишь, я поэт, поэтому мне нужна твоя помощь. Я прозаик ведь никакой, поучусь у тебя маленько. Я тут об одном конкурсе зарубежном узнал. Конкурс детективов. Можно на русском присылать, только тема — Германия девятнадцатого века. Главный приз — пять тысяч евро. Соглашайся, а? Вместе мы с тобой такого понапишем!

— Представляю, — хмыкнула я. — Такого понапишем о немцах. — Я сразу поняла, что Индюков — лох. Но не до такой же степени. Как же, победят два писаки с помойки в немецком литературном конкурсе. Ладно, Индюков, либо ты такой лох, что мне тоже тебя грех вокруг пальца не обвести, либо ты меня хочешь отчаянно надуть, как — не знаю, потом разберусь. Но за пять тыщ рублёв прямо сейчас наличными я что хочешь напишу.

— Пять тонн наличными сейчас, и под ногами не путайся. Сама тексту накатаю. Можешь на титуле ставить свое имя, мне это даже не обязательно.

Тут Индюков повел себя донельзя странно. Он гордо выпятил грудь, которая все равно была меньше его расползшегося, как тесто, пуза, и заявил:

— Нет, я так не могу! Это дело принципа. Мы будем писать вдвоем. И наши имена будут стоять рядом.

— Ну да, научная монография «Скотный двор Оруэлла», авторы Индюков и Гусева — великая радость для читающей публики. Нам для компании Уткина не хватает только. — кажется, Индюков начал слегка обижаться, и я решила остановиться и поприжать слегка свой язвительный характер. Книгу писать — еще отыграюсь. Весело будет Индюкову со мной вместе работать. — Так когда деньги будут?

Он достает из широких штанин… Гкхм… бумажник он достает, бумажник! Вот она, радость моя! А там как раз пять тысяч. Похоже, они у Индюкова последние, пальцы его дрожат. Совесть хочет что-то вякнуть, но я успеваю на нее цыкнуть первой, и она затыкается в тряпочку. Правильно. Знает, что со мной лучше не связываться. Все равно, моя возьмет, чего зря нервы трепать? У меня будет винт, с винтом я денег заработаю, а писать могу в свое удовольствие, пущай надувают.

— Детектив так детектив, — говорю я. — Вон кладбище за окном. Поко… — испуганно поглядев на Ваську, я делаю не совсем плавный мыслительный изгиб в сторону. — В детективе должны кого-нибудь убить. Это отлично, так как заставляет задуматься о вечном. Всё, садись, за стол, Индюков, покажи, на что ты способен.

— Как, прямо сейчас?

— А когда же еще? Напиши первую главу, а я продолжу. — я нагло достаю из пакета бутылку шампанского, открываю его, оно пенится и несется стремглав из бутылки, как водопад, я не могу позволить себе такую роскошь, как стирать свои треники в шампанском. Я перехватываю пенящуюся струю ртом. Хлебаю из горла. Индюков смотрит на меня то ли с ужасом, то ли с благоговением. Я вытираю горлышко рукавом. — Будешь? Ты извини, была на прошлой неделе попойка, все стаканы перебили. — Васька хочет возразить, он знает, что я вру, потому что жадничаю, но я опережающее злобно цыкаю зубом, и он затыкается. А Индюков начинает что-то строчить на листе бумаги… Взять, что ли, Ваську, да сходить пока в булочную перекусить? Как-то нехорошо… шампанское… натощак… Но я засыпаю, и сквозь слипающиеся веки вижу, что пишет… трет потную лысину платком, думает, и строчит. Ладно, посмотрим, что он там такого накатает.

IV

Вместо одной из ножек под маленький диван в углу комнаты было подложено несколько толстых томов Роберта Льиса Стивенсона. Отпив из бутылки, Нонна устроилась на диване и тут же уснула. В потерявшей цвет тельняшке, со злым выражением, так и не стертым с лица, она больше походила на дочь Джона Сильвера, чем на писателя. А если она не захочет ему помогать? Эта мысль, словно черная метка, настолько поразила воображение Индюкова, что дешевая пластмассовая ручка хрустнула между пухлых пальцев и надломилась. Поэт беспокойно оглянулся на Нонну. Вот это влип! Еще четверть часа назад он мог плюнуть на все с этой… как ее… высокой телебашни и покинуть сию коммунальную юдоль нищеты и скорби с гордо поднятой головой. Но ведь он отдал деньги! И ответственная юдолесъемщица Гусева вряд ли их отдаст. Что же делать?

Вслед за испугом неожиданно пришла злость. На себя, на жизнь, на свое творческое бессилие. Индюков достал из сломанной ручки тонкий синий стержень и решительно перечеркнул то, что уже написал. Н-е-ет, подумал он, я от тебя, коза драная, просто так не отстану. Взяла деньги? Как миленькая писать будешь! Дочь Джона Сильвера… Пятнадцать человек на сундук мертвеца и бутылка шампанского. Одним глотком чуть не половину. Так, что там в детективе? Покойники? Трупы? Сейчас он точно кого-нибудь пришьет этим синим стержнем.

— А Сева говорил, вы страшные, — послышалось от двери.

Индюков вздрогнул и резко обернулся. У входа в комнату, прижав к себе плюшевого медведя с полуоторванной лапой, сидел позабытый всеми ребенок.

— Кто это мы? — выдохнул Индюков. С детьми он разговаривать не умел. И оттого, предпочитал держаться от них подальше.

— Покойники, — тихим голосом произнес мальчишка, отрывая лапу окончательно.