Убийство в субботу утром

Вначале на лице полицейского читалось изумление, но по мере того, как старик продолжал говорить, это выражение сменилось пристальным вниманием; казалось, ему действительно интересно слушать. Голда реакция полицейского удивила.

Ему стало немного совестно за то, что он отнесся к инспектору с предубеждением, и он готов был пересмотреть свое отношение, но тут снаружи раздались громкие голоса. Выглянув за кухонную дверь, он увидел усатого блондина, того, что представился пресс-секретарем Иерусалимского полицейского управления и настоял, чтобы все ждали снаружи; поговорив несколько минут на крыльце с институтскими сотрудниками, секретарь вернулся в помещение и крепко схватил за руки двоих с диктофонами.

— Когда я сказал «покинуть здание», я имел в виду всех — и репортеров тоже, — сказал он. — Пожалуйста, подождите снаружи.

Голд, с ужасом обнаружив, что те двое — репортеры, решил, что нужно немедленно уведомить Хильдесхаймера. Но прежде чем ему удалось что-либо предпринять, начался всеобщий исход из лекционного зала; причем некоторые громко и настойчиво требовали, чтобы им объяснили, что происходит. Начал распространяться слух, что кто-то умер, и на многих лицах появилось выражение ужаса и тревоги. Люди собирались на крыльце кучками по двое и трое, но никто не уходил.

Уголком глаза Голд заметил двух важных персон — районного и окружного начальников, выходивших из маленькой комнаты и направлявшихся в кухню, очевидно, вслед за высоким полицейским, который все еще сидел с Хильдесхаймером. Никем не остановленный, Голд приблизился к кухне и встал рядом с дверью, прислушиваясь к разговору. Высокий полицейский излагал начальнику иерусалимской полиции «проблему гласности». Проблема, как только что объяснил ему доктор Хильдесхаймер, заключалась в том, что на данном этапе необходимо удержать репортеров от разглашения этой истории, поскольку у покойной (это слово резануло Голду слух) имелись пациенты и до них следует довести новость по возможности тактично. Лицо его было серьезно.

Начальник полиции выразил сомнение, что удастся воспрепятствовать, как он выразился, «освещению происшествия», и предложил вместо этого подать репортерам «немножко сладкой водички». Хильдесхаймер прервал его и поинтересовался со сдержанной яростью, как репортерам удалось так быстро сюда примчаться.

Высокий полицейский терпеливо разъяснил, что рация криминальной прессы работает на той же частоте, что и полицейские передатчики. При этом объяснении Хильдесхаймер сурово сжал губы и повернулся к Лици, которая перестала плакать и обхватила его за плечи. Именно тогда, вспоминал Голд, он услышал слова начальника полиции, обращенные к высокому: «Пошли, Охайон; надо кое-что уладить».

Все трое — Охайон и его начальство — перешли в одну из комнат, а за ними торжественной процессией последовала свита других полицейских чинов; впоследствии Голд вспоминал этот эпизод как единственную комическую нотку за весь день. Благодаря одному из репортеров, которому удалось проскользнуть в здание и затаиться у дверей в комнату, Голд смог узнать должности и звания всех наличествовавших персон.

Репортер, энергичный коротышка, наговаривал в диктофон, что в комнату входит главный инспектор Михаэль Охайон, заместитель начальника следственного отдела иерусалимского управления, а за ним начальник Южного округа, начальник и пресс-секретарь Иерусалимского управления полиции. Пресс-секретарь смерил репортера уничтожающим взглядом, и тот на секунду запнулся, но снова продолжил диктовать, как только тот вошел внутрь. Он сообщил маленькой коробочке, что теперь проходит дежурный офицер с людьми из передвижной лаборатории, упомянул имя женщины, чью должность Голд не запомнил, а затем имена начальника разведотдела, инспектора следственного отдела, начальника отдела по особо важным делам и начальника Иерусалимского полицейского управления.

Когда процессия покидала комнату, последним вышел Михаэль Охайон, погруженный в беседу со своим непосредственным начальником — главой Иерусалимского следственного управления. Голду удалось разобрать лишь отрывки из разговора, фразу Охайона: «Ладно, подождем заключения патологоанатома и экспертов из лаборатории, тогда, может, будем знать больше» — и три слова из ответа его шефа «ваше личное обаяние…», произнесенные чуть шутливым тоном.

Они отошли, и Голд больше не мог их слышать. Охайон вместе с начальниками городского и окружного управлений направился к парадной двери; тут же разразился шум. Голд увидел, как всех троих окружила толпа народа, громко и негодующе требуя объяснений. Он услышал, как окружной начальник возвышает голос почти до крика:

— Господа, господа! Пожалуйста, успокойтесь! Вот главный инспектор Охайон. Он возглавляет расследование и ответит на все ваши вопросы в надлежащее время.

Проговорив это, он поспешил удалиться со сцены, оставив позади нетерпеливую толпу возбужденных людей.