Убийство в субботу утром

Никто не улыбнулся в ответ на шутку. Михаэль проводил Линдера на кухню, где сидел полицейский в форме, и подтвердил разрешение, затем вышел. Ожидая у дверей, он слышал, как Джо Линдер дружеским голосом сообщает кому-то по имени Иоав, что не сможет встретиться с ним, как договаривались.

— Нет-нет, не заседание совета, — говорил Джо в трубку. — Еву Нейдорф обнаружили в Институте мертвой.

Ни слова о пистолете. Ни слова об убийстве.

Отшелестели бумаги, записи были сделаны и вручены, и члены ученого совета покинули Институт один за другим. Последним ушел Эрнст Хильдесхаймер, который сегодня утром приобрел нового почитателя, хотя об этом и не подозревал.

4

Связаться с Очаковом удалось только к вечеру. Главный инспектор возвращался из Тель-Авива после краткого разговора с зятем Нейдорф Гиллелем, который неотлучно находился в больнице Ихилов, где его мать лежала с развившимся в результате сердечной недостаточности отеком легких. Гиллелю теперь предстояло дозвониться жене в Чикаго и сообщить печальную новость, а затем заняться организацией похорон, не отходя от постели матери. Потрясенный известием, зять Евы Нейдорф сидел в приемной перед блоком интенсивной терапии кардиологического отделения. Он побледнел и снял очки, но видно было, что смысл сказанного до его сознания еще не дошел. Михаэль слышал, как, выходя из приемной, Гиллель продолжал, словно в трансе, бормотать: «Это невозможно… Не могу поверить…» Дать Охайону какие-либо зацепки он оказался неспособен.

В диспетчерской решительно не понимали, почему рация Михаэля была недоступна для сообщений до тех пор, пока инспектор не въехал в Моцу — ближайший пригород Иерусалима. Рабочая частота, как потрудился напомнить Нафтали из управления, рассчитана на передачу в радиусе до Тель-Авива. Михаэль не стал объяснять, что для того, чтобы наконец-то остаться в одиночестве, ему достаточно было просто нажать кнопку справа. Его одолевали беспорядочные мысли, и тогда он ушел в себя, а расстояние между Тель-Авивом и Иерусалимом перестало существовать. Инспектор с долей ожесточения подумал, что сложностей в его жизни хватает и без расследования этого радиофеномена.

Когда становилось тяжело, он всегда погружался в свой внутренний мир, оставляя внешнему двойника, робота с механическими реакциями и остекленевшим взглядом. Женщина, которую он любил, всегда безошибочно чувствовала эти подмены. «Ты опять уплываешь и скоро исчезнешь совсем», — сказала бы она, если бы была рядом. Охайон управлял машиной бессознательно, автоматически следя за ситуацией на дороге, маневрируя, сигналя, выполняя обгоны.

Семя тоски по этой женщине в нем росло и зрело, и на въезде в Абу-Гош он явственно ощутил в машине слабый аромат ее тела. И тогда он вернул к жизни рацию, чтобы вырваться из тоски и боли. Суббота никогда не была их днем. «Воры не встречаются в день Шабата», — сказала она как-то раз несколько лет назад без всякой иронии.

Управление считало необходимым проверить рацию немедленно, как только он вернется. Михаэль не возражал.

— В общем, так. — Нафтали сразу начал с главного: — Тебя все ищут, ребята из твоей команды, и какой-то тип с длиннющим именем все это время упорно названивает и хочет с тобой встретиться.

Михаэль попросил уточнить имя. Нафтали смог его выговорить лишь со второго захода.

— Я знаю, кто меня ищет, — сказал Михаэль.

Он попросил Нафтали передать всем в бригаде, что свяжется с ними, когда приедет в город, потом спросил:

— А что от меня хотел Хильдесхаймер?

— Он не сообщил. Вот, оставил номер телефона.

Михаэль записал номер. Было уже полдевятого, и город заполнился толпами народа. Субботняя ночь в Иерусалиме — не лучшее время для поездки через центр, поэтому инспектор свернул на тихую боковую улочку, и начал высматривать телефонную будку.

Пришлось пожертвовать тремя жетонами, прежде чем нашелся исправный телефон. Хильдесхаймер ответил немедленно, как будто ждал звонка, не снимая руки с телефонного аппарата. Извинившись за поздний час и причиненное беспокойство, старик спросил, не смогут ли они встретиться. Михаэль поинтересовался, в каком месте ему будет удобно. Старик, чуть поколебавшись, переспросил, откуда он звонит, и в итоге через несколько минут главный инспектор Охайон катил к Хильдесхаймеру домой, на улицу Альфаси в самом сердце Рехавии.

Квартира, как он и думал, находилась в старом доме, населенном немецкими иммигрантами, которые перебрались в страну в тридцатые годы. В отличие от ломов, купленных богатыми ортодоксальными евреями из Америки, составившими костяк алии после 1967 года, он не подвергался ремонту.

На первом этаже трехэтажного здания висела маленькая табличка: «Профессор Эрнст Хильдесхаймер, психиатр, специалист по нервным болезням и психоаналитик».

На первый же звонок дверь открыла женщина с густыми седыми кудрями и пронзительным враждебным взглядом голубых глаз. Было невозможно угадать ее возраст или представить, была ли она когда-то красивой. Она выглядела так, будто такие понятия, как возраст или красота, попросту не имели к ней никакого отношения.