Убийство в субботу утром

Человека, принесшего ему кофе, звали Джо Линдер — доктор, естественно; все здесь имели эту ученую степень. Две сидящие рядом женщины, бледные, еле удерживающие слезы, — Нехама Золд (младшая из двух, одетая солидно и строго, сорока с лишним лет, с суровым лицом, довольно привлекательная, но старающаяся этого не подчеркивать, как отметил про себя Михаэль) и Сара Шенгар (похожа на добрую фею-крестную, на плечи наброшен толстый свитер, лет по меньшей мере шестидесяти, с выражением скорби на добром лице).

Следующий — тощий мужчина по имени Наум Розенфельд. У него была копна седых волос, в углу рта торчала маленькая тонкая сигара; он напомнил Михаэлю фразу, которую в детстве повторяла его мать: «Ешь, Михаэль, ешь, а то вырастешь худющим, а у кого нет мяса на костях, от того добра не жди». Наверное, именно из-за этих слов он всегда с беспокойством и даже подозрением относился к чрезмерно худым людям. Рядом с тощим сидел очень привлекательный человек, также лет пятидесяти, по имени Даниэль Воллер, и, наконец, дальше всех от Михаэля — еще четверо мужчин, все примерно одного возраста: троим немного за шестьдесят, а одному — это был Шолом Киршнер, очень толстый и лысый, — под семьдесят. За всю встречу никто из них не проронил ни слова.

Нехама Золд курила сигареты, оставляя на окурках следы губной помады, Джо Линдер — трубку, а Розенфельд, разумеется, сигару. Михаэль достал из кармана смятую пачку, кто-то пододвинул ему пепельницу.

Хильдесхаймер представил коллегам Михаэля, назвал его должность, которая, казалось, не произвела на них никакого впечатления, и сообщил, что он офицер полиции, «уполномоченный расследовать эту трагедию». И в заключение произнес:

— Главный инспектор Охайон любезно присоединился к нам, чтобы — по моей просьбе — прояснить некоторые детали и помочь нам, чем возможно.

В воцарившейся тишине Михаэль откинулся на спинку стула, дымя сигаретой, но не осмеливаясь сделать глоток горячего кофе из чашки, стоящей перед ним. Все уставились на него; воздух казался таким плотным, что его можно было пощупать. Эти люди, думал он, вовсе не уверены в моей способности в чем-то разобраться, к полиции и к тем, чьи родители родом не из Европы, они относятся с предубеждением.

Он пытался собраться и запретил себе поддаваться слабостям вроде желания произвести хорошее впечатление. Пора приниматься за дело.

Чувствуя устремленные на него взгляды, он заставил себя заговорить. Проще всего было задать, и побыстрее, вопрос, волновавший его с тех пор, как его задал Хильдесхаймер, когда он стояли возле тела.

— Что доктор Нейдорф делала в здании так рано утром? — спросил он.

В комнате повисло молчание.

Он глотнул кофе и стал наблюдать за выражением лиц.

У Розенфельда оно было непроницаемым, у Линдера — озадаченным, у Нехамы Голд — вопросительным, а у Сары Шенгар — испуганным. Хильдесхаймер тоже разглядывал коллег, беспокойно зашевелившихся на своих местах.

Тишину нарушил Джо Линдер.

— Возможно, она собиралась просмотреть заметки к лекции, — предположил он, но на лице его было написано, что сам он этому не верит.

Нехама Золд немедленно отвергла эту гипотезу, поинтересовавшись протяжным гортанным голосом:

— А кто мешал ей заняться этим дома, там тихо и места вдоволь?

Сара Шенгар согласилась с ней и проговорила что-то о том, что дети Нейдорф переехали и у нее дома теперь очень спокойно.

Розенфельд заметил, что ее лекция, должно быть, и так была отшлифована до блеска. Все знали, как тщательно она всегда готовилась. Коллеги закивали.

— Наверняка лекция была готова много недель назад, — сказал Розенфельд.

— А как же насчет ее родственников? — спросила Нехама. — Кто известит детей? — И она вытерла правый глаз тыльной стороной руки.

Хильдесхаймер объяснил, что сын доктора Нейдорф проводит биологические исследования в Галилее, поэтому и не смог встретить ее в аэропорту.

— Полиция, — тут он взглянул на Михаэля, и тот поспешно кивнул, — сейчас пытается установить его местонахождение. Муж ее дочери прилетел с Евой одним рейсом, а сейчас он в Тель-Авиве у своих родителей. Ему, должно быть, уже сообщили. — Он посмотрел на Михаэля, и тот кивнул снова.

Михаэль поинтересовался, не могла ли Нейдорф на утро назначить кому-нибудь встречу в Институте.

Поднялся многоголосый шум, в котором слышались слова «пациент» и «подопечный». И снова прорвался голос Джо Линдера:

— Доктор Нейдорф принимала пациентов в комнате для консультаций у себя дома, и у нее не было причин изменять обычному порядку, хотя, возможно, после поездки…

Линдер как-то смешался и замолк. Кое-кто с сомнением склонил голову.

Михаэль, допив последний глоток кофе и докурив сигарету, спросил:

— А нельзя ли взглянуть на список пациентов доктора Нейдорф?

Это произвело эффект разорвавшейся бомбы. Все, кроме Хильдесхаймера, заговорили враз, некоторые почти кричали. В общем, все негодовали. Розенфельд вынул изо рта сигару и сурово произнес, что главный инспектор Охайон должен понимать: такое требование недопустимо. Это информация конфиденциальна. Никаких исключений. Все поддержали его заявление.