Убийство в субботу утром

Он понятия не имел, что ее застрелили. И разумеется, не видел пистолета Он посчитал, что это была внезапная смерть от удара или чего-то в этом роде. Да, конечно, он врач, но он не смог себя заставить прикоснуться к ней. Нет, он не боялся; дело не в боязни; дело во взаимоотношениях между ними. Она была его психоаналитиком! Последние слова прозвучали почти как вопль; потом, понизив голос до шепота, он произнес.

— Для меня она была неприкосновенна…

Полицейский задал следующий вопрос, закуривая новую сигарету и по-прежнему не отводя взгляда от Голда, который сидел, уставившись на спичечный коробок, полный пепла и окурков. Самоубийство? Голд взорвался. Нет, исключено! И здесь, в Институте! Он яростно затряс головой. Нет, только не она. Нет, нет и нет. Ведь в то утро она должна была читать лекцию. Такой ответственный человек, как она? Нет.

Он чуть не взорвался, когда Охайон предложил ему поехать в сопровождении дежурного офицера (Голд уже знал, что имелся в виду рыжеволосый) в полицейский участок на территории Русского подворья, чтобы подписать свои показания. Голд попытался перенести это на другой день, однако Охайон вежливо, но твердо разъяснил, что таков порядок, и открыл дверь в фойе, где уже ждал рыжеволосый. Тот улыбнулся Голду и даже открыл перед ним парадную дверь.

— Сколько времени это займет? — спросил Голд у Охайона.

— Недолго, — отозвался вместо него рыжеволосый и провел Голда к «рено», на котором они с Охайоном приехали утром.

Сцена, которую увидел Голд, покидая здание, надолго отпечаталась в его памяти: в конференц-зале члены ученого совета расселись за круглым столом заседаний, который кто-то снова поставил посередине, на обычное место. Складные стулья исчезли; Хильдесхаймер, держа в руках дымящуюся чашку, поднял глаза и сделал Охайону знак присоединиться. Все явно нервничали, предстояло решать проблему, с которой ранее никто никогда не сталкивался. Голду показалось, что все здесь испытывают такое же неприятное чувство, как он сам.

Солнце по-прежнему согревало улицу. После недели дождей Институт снаружи казался таким, как обычно: зеленые ворота, ведущие в большой сад, круглое крыльцо, а за ним — большое здание в арабском стиле. Невозможно было отогнать банальную мысль, что это всего лишь дурной сон, что, возможно, ничего не произошло на самом деле, что все это наваждение, психотическая иллюзия. Но машина, в которую его усадили, была вполне реальна, как и усевшийся за руль рыжеволосый человек; и люди, стоявшие у ворот и утиравшие глаза, тоже были реальны. Сомнений не оставалось: он понял с абсолютной определенностью, что миру никогда больше не быть прежним.

3

Михаэль Охайон слегка оробел, осознав, что девять человек за массивным круглым столом — сам ученый совет Института, однако он напомнил себе, что это всего лишь люди, обычные люди, и постарался придать лицу самое обыденное выражение.

Из соседних комнат доносились приглушенные голоса работников двух передвижных лабораторий, которых он попросил исследовать все здание «дюйм за дюймом».

Сидящий рядом с ним Хильдесхаймер шепотом сообщил:

— Я уже уведомил членов совета, что доктор Нейдорф была найдена мертвой в здании Института, но не упоминал о пистолете, поскольку думал, что вы предпочтете сделать это сообщение сами. Именно с этой целью я и пригласил вас.

Руки старика сильно сжали кофейную чашку.

— Все… крайне удручены известием об этой смерти.

Михаэль поинтересовался, не показалась ли ему чья-то реакция удивительной или странной; старик мгновение помолчал, затем ответил, что не может вспомнить ничего определенного.

— Эмоциональные всплески были, но в пределах ожидаемого, — осторожно добавил он.

И уже обычным голосом спросил, не желает ли главный инспектор чего-нибудь выпить. Михаэль, вдохнув дразнящий запах, исходящий от чашки соседа, ответил, что не отказался бы от кофе.

— Если это не слишком затруднительно.

Невысокий человек, сидящий по другую сторону от Хильдесхаймера, спросил с неуловимым акцентом, какой он предпочитает — турецкий или просто «Нескафе».

— Турецкий, — попросил Михаэль и добавил: — С тремя ложечками сахара, пожалуйста.

Одетый в черную водолазку невысокий человек, на ребяческом лице которого застыло нетерпеливое выражение, поднял тонкую бровь и переспросил:

— Три?

Михаэль улыбнулся и подтвердил:

— Три, если чашка такого же размера. — Он указал на кружку Хильдесхаймера.

Перед тем как начать представлять сидевших за столом, Хильдесхаймер предположил, что Михаэлю будет сложно запомнить все имена.

Главный инспектор не возразил ему, но пристально смотрел на тех, чьи имена ему называли. Запомнить девять имен, одно из которых он уже знал, не представляло никакой сложности для того, кто специализировался в средневековой истории и поражал однокашников способностью запоминать имена всех пап и членов всех королевских династий Европы. Однако он предпочел утаить свой дар — не из ложной скромности, а потому, что не желал раскрывать такой козырь на данной стадии игры.