Убийство в субботу утром

Михаэль попросил поподробнее рассказать о том, что этот бизнес из себя представлял. Он не упомянул, что уже встречался в Тель-Авиве с зятем Евы Гиллелем Зенави.

— Точно не скажу. Знаю только, что они вдвоем, Ева и Гиллель, прилетели из Чикаго на совещание совета директоров, которое должно было состояться в воскресенье утром. Я знал об этом, поскольку Ева взяла дополнительный выходной, чтобы присутствовать на совещании. Когда мы разговаривали по телефону, Ева жаловалась, что во время перелета в Тель-Авив ей пришлось ознакомиться со всем тем, о чем она не хотела знать годами. Четыре часа кряду Гиллель объяснял ей, что будет обсуждаться и как ей следует голосовать. Они оба обладали правом подписи.

Не меняя позы, тем же тоном, с огромным трудом стараясь не выдать возбуждения, Михаэль спросил, были ли между ними разногласия.

Старик громко расхохотался:

— Ева и разногласия по поводу бизнеса! Да она мечтала отдать ему все с концами давным-давно, но Гиллель и слушать не хотел; он настаивал на ее одобрении по любому вопросу. Она часто на это сетовала. — Хильдесхаймер внезапно понял ход мыслей Михаэля и наградил его колким взглядом. Затем недоверчиво покачал головой и сказал: — Вы карабкаетесь не на то дерево, инспектор.

— Представляется вполне вероятным, — заметил Михаэль, — что кто-то совершил убийство в Институте, дабы бросить подозрение на его сотрудников.

На это Хильдесхаймер возразил, что, хотя ему безусловно хотелось бы думать, что это сделал кто-то чужой, этот кто-то никак не мог быть Гиллелем:

— У него не было мотива, и, уж конечно, причина не могла быть в финансах.

Он несколько раз покачал головой и по-новому посмотрел на Михаэля, как будто усомнился, не было ли ошибочным его первое впечатление о главном инспекторе.

— Я должен проверить все версии, — сказал Михаэль. Доктор беспокойно пошевелился в своем кресле, но овладел собой. Михаэль почувствовал себя виноватым за то, что не упомянул о встрече с Гиллелем, у которого было железное алиби: с самого приземления в аэропорту Бен-Гурион он неотлучно находился при матери в отделении интенсивной терапии. Инспектор спросил себя, кой черт ему мешал сказать об этом старику, хоть бы и прямо сейчас.

А затем пришло время поговорить о лекции.

— Правда ли, — поинтересовался инспектор как бы между прочим, — что, как мне сообщили утром, доктор Нейдорф всегда готовила свои лекции заранее?

Хильдесхаймер ответил, что его информаторы — кто бы они ни были — не могли иметь ни малейшего понятия о том, как она работала.

— Никто — вообще никто в мире не знал, как трепетно, с какой душевной дрожью она готовила каждую лекцию. Десятки рукописных черновиков, а потом…

— Кто ей печатал? — перебил Михаэль.

— Она печатала сама, — ответил доктор.

Иногда она его заставляла читать каждый вариант, не пропуская ни единого слова. И конечно, ждала от него комментария по всем деталям. Окончательный вариант, который ее удовлетворял, она печатала в трех экземплярах. Один для себя — она всегда читала свои лекции по написанному.

— Ева не отличалась спонтанностью и не умела импровизировать.

— А другие копии? — спросил Михаэль, чувствуя, как на спине выступает пот.

— Вторая копия предназначалась для меня, — ответил Хильдесхаймер, — а третью она держала у себя в кабинете дома — «на всякий случай». Я всегда шутил по этому поводу, да и она сама тоже. Ева и впрямь была неисправимым перфекционистом, — доктор вздохнул, — абсолютно во всем. Но только в отношении себя, — добавил он. — Правда, в вопросах морали ее позиция была всегда бескомпромиссной. Тут Ева была непреклонной и «неэтичного поведения», как она это называла, не прощала. Но мне бы не хотелось, чтобы у вас создалось ложное впечатление: Ева не была ни ограниченной, ни самодовольной, ни раздражающе навязчивой. Ею руководили исключительно профессиональные требования: благо пациентов, осмотрительность и так далее. Я почти всегда в подобных случаях с ней соглашался.

— Можно взглянуть на ту копия лекции, которая предназначалась вам? — спросил Михаэль — и у него оборвалось дыхание, когда старик ответил отрицательно:

— Видите ли, в этот раз копии я не получил. Она готовила лекцию в Америке, мы договорились, что ей пора освободиться от своей зависимости от меня, поэтому я отказался смотреть что-либо, кроме окончательного варианта, который она должна была выбрать сама. Она пыталась настаивать, говорила, что тема очень специфическая, но я был тверд, сказал: хочу, чтобы она меня удивила.

Михаэль спросил, известно ли кому-то еще о ее привычке показывать ему черновики и окончательные варианты лекций. Хильдесхаймер пожал плечами:

— Я это никогда и ни с кем не обсуждал, но в Институте не много секретов. Она была весьма щепетильным человеком и никогда не забывала перед началом каждой лекции поблагодарить меня за помощь.

Михаэль почувствовал, как от лица отливает кровь, и услышал обеспокоенный вопрос старика, все ли с ним в порядке.

Он спросил о собственной копии Евы Нейдорф.

— Она, скорее всего, была обнаружена при осмотре личных вещей, — ответил Хильдесхаймер. Выглядел он очень печальным.