Убийство в «Зеленой мельнице»

— Вот. Мы спешно записались в армию, боясь, что все закончится без нас, а затем несколько месяцев били ноги в Каире. Из всех паршивых городов это наипаршивейший. Мы топали взад-вперед целыми днями так, что даже по ночам нам снилась строевая подготовка. Но встретились мы с Сесом не тогда. Наступил апрель двадцатого, нас всех погрузили на какие-то старые посудины, а потом снова выгрузили. Началась паника. И я тоже струсил. Так или иначе, мы наконец перебрались через море, и нам велели высаживаться в той маленькой бухточке. Сейчас я думаю, эта кампания в Галлиполи была хорошей затеей. Начнись она двумя месяцами раньше, высадись мы в правильном месте, и война года на три была бы короче. Но пока эти штабные подонки чесали затылки, турки сообразили, что к чему, и у них было время приготовить нам горячий прием. Мы подошли к берегу на шлюпках; я был по пояс в воде, когда по нам открыли огонь из ружей и пулеметов. Пули так и прыгали по воде, вжик-вжик, и надрывались пулеметы, и артснарядом разнесло судно позади нас — такого грохота мне в жизни слышать не приходилось. Ты не просто слышишь его, а чувствуешь всем телом. Он пробирает насквозь, аж кости дрожат. Я даже почти не боялся, что в меня попадут. Мы с трудом добрались до берега и стали карабкаться на скалы, крутые утесы, а наверху сидели эти чертовы снайперы и пулеметчики. Парню передо мною снесло голову — подчистую, одним махом, а я никогда прежде не видел крови, только в уличных драках. Ох и напугался я! Но деваться было некуда, кроме как вверх, вот я и лез, и к полудню, думаю, на этих скалах было тысяч десять народу. Через некоторое время мы закрепились, а инженеры начали строить окопы. Два дня мы находились под непрерывным огнем, а когда они замолчали — эти большие пулеметы, я решил, что оглох. И было слышно, как турки орут: «Аллах! Аллах акбар!» Ты помнишь, Сес?

— Конечно помню, старина. — Глаза Сеса потемнели от горя. — Мы поднялись на ту первую высоту часа через два после вас. К тому времени, помнится, все мои товарищи погибли. Да еще жара дикая стояла. Какой-то подлец снайпер продырявил мою флягу с водой. Я умирал — пить хотел. А кругом ничего, кроме раскаленных скал, только пули позвякивают — напоминают, чтобы не высовывался.

— Чуть позже мы ожили, — продолжал Берт, потушив папиросу и начав сворачивать другую. — Получили кое-какую еду, и нам подогнали этих индийцев с ослами, чтобы они доставляли воду из баков. Так оно и пошло. Мы урывками добывали воду там и сям, а наверху все еще думали, что мы можем взять эту гряду. Черт возьми, мы старались. А затем какой-то умник сообразил использовать перископ, так что можно было прицельно стрелять, не боясь, что тебе снесет голову. Но мы гибли, право слово. Мертвые лежали среди нас, распухали от жары и воняли. Месяц спустя любая царапина гноилась. А большие орудия, палившие бризантной взрывчаткой, так и не умолкали — то наши, то их. Вскоре мы уже по звуку различали, с какой стороны огонь. Эти турки тоже драться мастера. Они вопили: «Аллах!», а мы в ответ орали: «Саид бакшиш!» или «Игзакук!»[26], как кричали черномазые торговцы в Каире, или «Австралия победит!» А они отвечали «Австралия конец!», а мы орали: «Салаги!» Они были нормальные ребята и попали в ту же ловушку, что и мы. Пару раз мы устраивали перемирие, чтобы захоронить покойников. А иногда меняли наш ром на их арак, по вкусу похожий на бензин.

— А вы видели Симпсона и его осла[27]

?

— Да. Мерф и его Ослик[28]. Видели, как он проходил по траншее вдоль линии огня: один человек верхом, а другой лежит на нем. А у турков два пулемета были нацелены прямо на эту траншею, так и палили бризантной взрывчаткой. Ею-то в него и попали, но позже. Ею во многих наших попали.

— А где вы познакомились с Сесом? — спросила Фрина.

— На Лоун-Пайн, — сказал Сес. — Вот что Берт подразумевает под адом. Многие парни, которым довелось прорываться сквозь болота Фландрии, говорили, что ад — это топкая грязь, в которой ничего не стоит утонуть. Но ад не сырость. Ад — это крошечный раскаленный от стрельбы пятачок на холме, где жир мертвецов капает тебе на голову, так что ты сам потом смердишь как труп и чешешься от вшей, сдирая кожу, а большие бурые личинки падают тебе в лицо. Мне эти личинки потом годами снились. И есть не можешь: едва откроешь рот, так туда мухи залетают. А потом все ребята Берта полегли, а у меня в отряде оставалось всего трое; тогда мы и подружились. Меня послали на Лоун-Пайн, и первое, что я увидел, — лицо Берта, который высунулся из окопа. Турецкий снайпер чуть было не подстрелил его, но я успел столкнуть Берта вниз, и мы стали друзьями.

Сес, не привыкший к столь долгим речам, отхлебнул пастиса.

— Ты и снайпера снял, — добавил Берт. — Через его бойницу. Отличный выстрел. Мы уже два дня сидели в этой вони, жалея, что подались в солдаты. Да уж, черт возьми, жутко это было.

— И как вы сумели выбраться? — поинтересовалась Фрина.

Глаза Берта полыхнули яростью.