Убийца

– Вы все шутите, ваше благородие!

– Какие шутки! Пойдем, мы тебя сейчас оденем таким барином, что любо! И водки еще выпьешь! На, снеси жене 25 рублей.

Куликов встал, все еще не совсем веря Павлову. Они раскланялись в управе и только что хотели идти, как увидели у входных дверей прятавшуюся оробевшую Куликову.

– А вот и жена, отдай ей деньги и простись, – сказал Павлов.

Куликов подошел к жене и, нахмурившись, передал кредитку. Как ни любил он семью, а отдать деньги было жаль. Дадут ему водки или нет, это еще вопрос, а на «бумажку» он мог бы жить целый месяц беззаботно, расплатиться в кабаках, восстановить кредит.

Куликова приняла бумажку тоже нехотя. Она со страхом смотрела на господ. Верно смеются господа, сейчас отымут бумажку и еще ее, пожалуй, в тюрьму посадят. Дети опять останутся голодными. А за что? Она и не просит вовсе. Она знает, что даром никто таких капиталов не бросает. В своей жизни такой большой бумажки она и не держала никогда в руках.

– Простите меня, грешную, – шептала она, – не губите, возьмите назад.

28 В тюрьме

Елена Никитишна с нетерпением ждала со дня на день решения своего дела. Теперь, когда труп Онуфрия Смулева был найден и похоронен подобающим образом, со всеми христианскими почестями и обрядами, Елена Никитишна значительно успокоилась и молила только о скорейшем рассмотрении ее дела, чтобы в каторжных работах найти полное примирение с совестью. Исход дела, при наличии отрытого трупа и при полном ее признании в подстрекательстве и подкупе убийц, казался Коркиной настолько простым, что решение о ссылке ее в каторгу можно постановить в несколько часов. Между тем дни шли за днями, а Коркина не получала даже приглашения к следователю.

О ней точно забыли. В крошечной, полутемной каморке одиночного заключения она сидела под крепким запором и по нескольку дней не видала никого, кроме сторожа, приносившего скудную пищу арестантке. Елене Никитишне разрешили иметь в своей камере Библию и видеться временами с тем самым священником, которому она поручила устройство похорон Смулева. Это религиозное утешение настолько подкрепило силы несчастной женщины, что она без страха смотрела в будущее и спокойнее относилась к настоящему. Преступление ее тяжкое, требующее жестокого возмездия, и она готова перенести всякое наказание, готова даже войти на эшафот, но совесть ее перестала мучить. Пастыри стада Христова молятся об упокоении души невинно убиенного, труп его мирно почивает под благословением церкви на кладбище, и она ежечасно, ежеминутно возносит к престолу Всевышнего свои грешные молитвы об отпущении грехов без покаяния убитого мужа. Теперь, когда Елена Никитишна беспрестанно поминала и молилась о Смулеве, его кончина от руки наемного убийцы меньше мучила ее совесть. Но зато чаще стал вспоминаться ей живой муж, Илья Ильич, о котором она давно не имела никаких известий. Ведь и этот несчастный тоже ее жертва! Зачем связала она со своею участью судьбу такого доброго и честного человека, как Илья Ильич?! Зачем она погубила его?!

И чем больше она думала о Коркине, тем больше казнила себя! Как могла она прожить несколько лет вдовой, не вспомнив ни разу о роковом холме на берегу Волги? Как могла принять предложение Ильи Ильича, не покончив со своим прошлым?! Ей даже не верится, что она могла тогда успокоиться объяснениями Серикова, а между тем она ведь не только успокоилась, но даже забыла совершенно о Смулеве.

Сериков сказал, что муж уехал, погиб на корабле, а разговор о Макарке-душегубе есть глупая шутка с его стороны, и Елена Никитишна даже не давала себе труда критически отнестись к объяснениям Серикова. В самом деле, мог ли муж уехать, не простившись с ней, после того как он разыскивал ее с родными в саду, нашел бесчувственной, в горячке? Теперь все это так ясно, очевидно, несомненно, а тогда, слушая Серикова, она ни о чем этом не думала! Воистину говорится, что любовь слепа! Умер Сериков накануне почти их свадьбы, и это горе поглотило все ее мысли, подавило все другие заботы. Опять для памяти Смулева в ее мозгу не осталось местечка. Не успела она примириться со смертью дорогого, любимого человека – подвернулся Коркин со своими настойчивыми предложениями. Конечно, рано или поздно она опомнилась бы и без Куликова, но последний ускорил события, дал им сильный толчок. И раньше, за год еще до открытия «Красного кабачка», она потеряла покой, стала задумываться над прошлым, вспоминала роковой холм с тремя березами, но думы эти были неопределенны, и она не отдавала себе ясного отчета в душевных тревогах. Но достаточно было одного намека Куликова, чтобы тлевшая под пеплом тревоги совесть вспыхнула ярким, неугасимым пламенем. А бедный Илья Ильич ничего не знал и не подозревал.