Убийца

Когда Коркина сказала шкиперу, что едет к А. С. Галицкому и там уплатит деньги, ее оставили в покое и даже предложили порцию супу. Она не отказалась, потому что вторые сутки ничего не ела и стала ощущать слабость. Пароход шел вверх, против течения тише, чем из Нижнего в Саратов. Елена Никитишна все время проводила на палубе. Чарующие виды приволжских красот действовали успокоительно на ее нервы. Она первый раз после своего оправдания задремала и не слышала, как ее бережно перенесли в дамскую каюту и уложили на диване. Сон был покойный, крепкий. Она проспала около суток, так что пассажиры стали беспокоиться, жива ли она. Но Коркина не только была жива, но значительно подкрепила этим сном свой организм. Она проснулась под самым Нижним Новгородом, бодрая и крепкая, как давно уже себя не чувствовала. Соседи по каюте предложили ей чаю, хлеба, масла. Она с аппетитом поела и как-то отраднее стала смотреть на свет божий. Волга плещет о борт парохода, колеса шумят и гремят, по сторонам расстилаются нивы, с начинающим колоситься хлебом. Трудно представить себе более живописную природу, залитую лучами восходящего жаркого солнца. Хорошо здесь летом.

Пароход причалил. Елена Никитишна пошла знакомой дорогой по откосу к «божьему домику», как звала она дом Галицкого.

Семья была вся дома. Елену Никитишну встретили как старую знакомую.

– Оправданы! – воскликнул Галицкий.

– К несчастью… – прошептала Елена Никитишна.

– Полноте! У вас есть священная обязанность быть у постели умирающего мужа. Нельзя предаваться так собственному горю.

– Собственному? Разве это мое личное?

– А чье же? Смулев давно не знает никакого горя и никакой нужды, а живого мужа, страдающего, нуждающегося в помощи, вы бросили на произвол судьбы! Я еще тогда говорил вам это.

– Не могу, не могу! Клянусь вам – сил не было.

– А ваши дела?

– Я бросила все и уехала без гроша.

– И не стыдно вам! Как ребенок! Что ж, няньку приставить к вам?

Коркина опустила голову. Ей действительно стало стыдно. Вместо мужества и стойкого искупления своих грехов она раскисла и разнылась.

– Послушайтесь меня, – продолжал Галицкий, – поезжайте прямо в Петербург, спешите к мужу, может быть, вы еще спасете его. Я дам вам пока пятьсот рублей. Напишите мне доверенность, я вытребую все ваши деньги и документы и перешлю вам в Петербург.

– О, я не знаю, как благодарить вас! Чем я заплачу вам за вашу доброту?!

– Думайте о более серьезном. Посмотрите, как вы себя измучили. Вы еще больше исхудали за это время. Так можно совсем извести себя. А ваш бедный муж! Разве он не имел права надеяться, что его жена будет подле него в такие тяжелые для него дни. А где вы были? Странствовали по тюрьмам и этапам, искали каторги, гонялись за призраками?! Потерянного не вернуть, но постарайтесь не терять больше ни минуты. Поезд идет через два часа. Вот вам деньги, пишите доверенность, и с Богом. Не забудьте только уведомить меня, в каком положении вы найдете мужа и где остановитесь? Его дела брошены так же, как и ваши, а он имеет ведь личного состояния. Посоветуйтесь там с адвокатом.

– Де-ла, адво-ка-ты, советы… Уми-раю-щий муж, – схватилась Коркина за голову, – нет, я не вынесу. Если бы вы знали, как трещит череп, как ломит голову, как стучат виски.

– Еще бы не ломить и не стучать, когда вы умышленно себя изводите, отказываетесь не только от лекарств, но даже от пищи. Что вы ели в дороге? Вы верно голодны?

Жена Галицкого подала завтрак, и Елена Никитишна охотно поела.

– У меня есть успокоительные капли, возьмите их в дорогу и принимайте при головных болях. Помните только одно: вы должны беречь силы, а не расстраивать их. Не забывайте, что на ваших руках больной муж!

– Ах, дорогой Алексей Григорьевич, если бы я была вольна в своих чувствах и поступках! Клянусь вам, я ничего не могла сделать! Я хорошо понимаю вас и немало выстрадала за бедного Илью… но холм с тремя березами задавил меня! Вы не можете понять этого состояния! Вы человек, у которого совесть свободна так же, как и рассудок, а у меня на совести страшное злодеяние! – Коркина зарыдала. Ей стало легче.

Галицкий смотрел на ее седую голову, на морщинистое лицо, по которому обильно текли слезы, и ему стало ее невыразимо жаль. У него самого выступили на глазах слезы.

– Еще не поздно, – вскочила Елена Никитишна, – я еду, еду скорее туда, к нему. Теперь я могу, я должна! Теперь холм не будет меня больше тревожить! За упокой его души молятся два монастыря и я буду молиться. Дорогой Алексей Григорьевич, не откажите, мне еще в одной просьбе! Помолитесь и вы за него! Ваша святая молитва будет услышана.

– Я поминаю всех в своих молитвах и вас, – тихо ответил Галицкий.

– Спасибо!

Коркина стиснула его руку и, прежде чем он опомнился, громко его поцеловала.

– Спасибо великое, а теперь я побегу.

– Я провожу вас… Возьмите белье на дорогу, провизию.

– Нет, нет, ничего не надо! Помните раба Божия Онуфрия, безвинно убиенного.

– А вы не забудьте раба Божия Илью, безвинно страдающего!