Убийца

– О! Я не забуду его! Верьте! Теперь его очередь! Теперь я вся его! За Онуфрия я буду спокойна, если вы обещаетесь молиться!

– Обещаюсь, обещаюсь! Будьте спокойны.

Галицкий усадил Елену Никитишну в вагон.

– Не забудьте писать мне. Пишите чаще, как найдете время!

– Могу ли я забыть? Ведь кроме вас и его у меня теперь никого больше на земле нет.

Третий звонок. Поезд тронулся. Коркина высунулась из окна и кивала головой Галицкому, который стоял на дебаркадере, пока силуэт последнего вагона не скрылся с горизонта.

– Бедная!.. – прошептал он. – Что-то ждет ее в Петербурге?..

49 Смерть Коркина

Прямо с вокзала Елена Никитишна поехала в больницу. Ни багажа, ни вещей у нее не было. Останавливаться ей было нечего, хотя она могла поехать в свой дом за заставу и просить полицию о снятии печатей.

– Зачем, – подумала она, – что мне там делать? Разве я отойду от постели больного?!

Ехать ей пришлось через весь город. Коркина покинула Петербург около года тому назад, но он казался ей совсем неузнаваемым, точно она не была в нем лет двадцать. Наконец вот и больница. Сумрачный страж у ворот объявил:

– Еще рано. Прием с двенадцати.

– Мне нужно видеть директора.

– Дилехтура?.. Направо, второй подъезд.

Елена Никитишна со страхом и трепетом переступила порог приемной.

– А вдруг я приехала поздно? Может быть, его похоронили?!

Директор не выходил, и Елена Никитишна с каждой минутой волновалась все больше. Она готова уже была бежать в палату больного, прорваться через все преграды и узнать роковую истину. Дверь отворилась. Вошел молодой еще, маленький, черненький господин.

– Что вам угодно?

– Я Коркина… Скажите, ради бога, что мой муж? Могу ли я взять его к себе домой?

– Вы Коркина? Извините: я видел жену Коркина, и вы слишком смело позволяете себе самозванствовать!

– Что вы говорите? Могу вас уверить, что я Елена Коркина, жена больного Ильи Ильича.

– Простите, но вы, кажется, желаете меня дурачить? Повторяю – я видел в прошлом году Коркину; она молодая еще женщина, красивой внешности.

Елена Никитишна опустила руки и печально понурилась.

– Увы! Значит, я так сильно изменилась!

Она машинально повернулась к большому простеночному зеркалу и… в ужасе отскочила. Она увидела в зеркале отражение седой, морщинистой, сгорбленной старухи.

– Как?! Так это я?! Я…

Несколько минут она не могла прийти в себя. Ей не приходилось видеть себя в зеркале с самого того рокового вечера, когда она в первый раз увидела Макарку – Куликова. Раньше она любила рассматривать свою фигуру в зеркале, устраивала челку, подвивала на затылке кудри, вглядывалась в свои задумчивые глаза, заботливо рассматривала начинавшие складываться морщинки около глаз. Она отлично знала свои черты лица и каждое пятнышко, но в этот год забыла о существовании зеркал. И вдруг такая ужасная, невероятная, безвозвратная перемена! Такое превращение!

«Не одна ли это из наших больных?» – подумал директор и надавил пуговку электрического звонка.

– Сударыня, – обратился он к ней, – еще раз прошу вас объяснить мне цель вашего посещения.

– Я понимаю, господин директор, что вы меня не узнаете! Я сама сейчас себя не узнала и никогда никому не поверила бы, что это я! Но, тем не менее, я все-таки Коркина и могу предложить вам сделать хоть сейчас запрос по телеграфу в Саратов. Я прямо оттуда. Меня судили за мужеубийство и оправдали.

– Но ваш муж еще жив, какое же убийство?

– Первого мужа, Смулева.

– Простите, но я не могу ничего для вас сделать. Вы укажите мне кого-нибудь, кто знал бы вас лично, или представьте документы.

– Все мои документы у господина Галицкого в Нижнем Новгороде, он же может меня и удостоверить.

– Галицкого я хорошо знаю и переписывался с ним о Коркине. Если хотите, я спрошу его.

– Пожалуйста, но пока позвольте мне хоть взглянуть на мужа.

Директор написал телеграмму и отдал стоявшему в дверях служителю.

– Пошлите немедленно.

– Господин директор, в каком положении мой муж?

– В очень плачевном. Мы со дня на день ждем его кончины.

– Ради бога, ведите меня скорее к нему!

– Он больше недели уже без сознания. Хорошо, пойдемте, но я, до получения ответа от Галицкого, не могу разрешить вам ни домой взять его, ни перевезти в другую больницу.

– Хорошо, дайте хоть взглянуть!

Они прошли коридорами на мужскую половину – в отделение слабых. Елена Никитишна с чувством страха и брезгливости смотрела на несчастных безумцев, десятками бродивших по залам и коридорам больницы; их длинные халаты, бессмысленные движения, лихорадочные глаза и жалкий, пришибленный вид производили самое удручающее впечатление. Но вот они дошли до крайней палаты, в которой помещалось восемь кроватей. Еще издали послышался оттуда стон.

– Вот Коркин, – произнес директор, показывая на лежавший на третьей постели высохший полутруп.

– Это мой Илья, толстый, живой, веселый? – вскричала Елена Никитишна.

Теперь она переменилась ролями с директором; последний не узнал ее и спорил, а она не узнала мужа и готова была драться.

– Вы ошибаетесь, господин директор, вы перепутали! Покажите мне моего мужа!