Убийца

— Точно не скажу, но вряд ли давно. Труп не раздут, никаких признаков разложения. Мне приходилось иметь дело с утопленниками, и на основе собственных наблюдений могу сделать вывод, что он оказался в воде не раньше, чем вчера поздно вечером. Только просьба: на меня не ссылаться. Часы у него остановились в 2.37 ночи, но я не исключаю, что они были сломаны. Дешевые часики, стекло все в царапинах. Они в конторе вместе с остальными вещами. Да что меня спрашивать? Я всего лишь жалкий неудачник, низший среди низших. Да и доктор Йи очень не любит, когда мы разговариваем с посетителями на подобные темы.

— Поверьте мне, все, что вы сказали, останется между нами. Я никому ничего не скажу и спрашиваю только для себя. Кстати, во что он был одет?

— Куртка, брюки, рубашка.

— В туфлях и носках?

— В туфлях, но на босу ногу. Ни носков, ни бумажника — ничего такого нет.

— Какие-нибудь повреждения, следы от ударов?

— Я ничего не заметил.

Спросив все, что хотела, я поблагодарила Холла и заручилась его согласием связаться с ним, если возникнет необходимость.

Затем я отправилась на поиски Барбары Даггетт. Надо было сразу же обговорить финансовую сторону дела.

ГЛАВА 6

Я нашла Барбару в холле. Она неподвижно стояла возле окна, выходившего на стоянку. Все так же уныло сыпал дождь, редкие порывы ветра раскачивали верхушки деревьев. В домах напротив почти в каждом окне горел свет, что создавало ощущение тепла и уюта и лишний раз подчеркивало, как сыро и зябко снаружи. Медицинская сестра в синем плаще, из-под которого выглядывали полы халата, шла к входу, смешно перепрыгивая через лужи, словно играющая в классики девочка. Ее белые чулки в тех местах, где они намокли, приобрели телесный цвет, а ее белые туфельки были забрызганы грязью. Когда она добралась до входа, я открыла ей дверь.

— У-у-ф, спасибо,— сказала она, одаривая меня благодарной улыбкой.— Пришлось выдержать настоящий бег с препятствиями.

Она стряхнула воду с плаща и пошла вдоль по коридору, оставляя за собой мокрые следы гофрированных подошв. Барбара Даггетт, словно застыв, стояла все в той же позе.

— Поеду к маме,— наконец нарушила она молчание.— Ей нужно все рассказать. Затем посмотрела на меня: — Сколько вы берете за свои услуги?

— Тридцать долларов в час плюс непредвиденные расходы. Если вы решили окончательно, я составлю контракт и сегодня же завезу к вам в офис.

— Вам нужно заплатить вперед?

Я быстро посчитала в уме. В таких ситуациях, как эта, когда я знаю, что придется общаться с полицией, я обычно прошу аванс. Полицейские не делают различий между клиентом и частным детективом. Выплаченные же вперед деньги по крайней мере позволяют рассчитать, сколько наглости и бесцеремонности требует от меня работа.

— Думаю, четырех сотен будет достаточно,— ответила я, подумав, что сумма пришла мне на ум как воспоминание о несостоятельном чеке Джона Даггетта.

Странно, но мне хотелось заступиться за него. Конечно, он надул меня — в этом не может быть никаких сомнений, но раз я согласилась работать на него, значит, у меня перед ним есть обязательства и я не имею права выходить из игры. Разумеется, будь он жив, я бы не стала заниматься филантропией, но ведь мертвые беззащитны и кто-то должен позаботиться о них.

— Я распоряжусь, чтобы моя секретарша в понедельник утром первым делом выписала вам чек,— сказала она. Бросив взгляд на стеклянные двойные двери, за которыми бушевало ненастье, она снова повернулась к окну. Закрыла глаза, прислонившись лбом к стеклу.

— С вами все в порядке? — встревожилась я.

— Вы себе не представляете, как часто я желала, чтобы он умер,— медленно произнесла она, не меняя положения.— Вам не приходилось иметь дело с алкоголиками?

Я отрицательно покачала головой.

— Нет.

— Они доводят до безумия. Я когда-то верила, что он сможет бросить пить, если того захочет. Сколько раз я разговаривала с ним, умоляя остановиться. Тогда мне казалось, что он просто ничего не понимает. Я думала, что он не сознавал, как он нас мучил. Меня и маму. Я до сих пор не могу забыть его глаза, когда он бывал пьян. Маленькие, красноватые, поросячьи глазки. Казалось, все его тело испускает мерзкий запах бурбона [10]. Боже, как я ненавижу это пойло! От отца пахло, как будто кто-то разбил бутылку виски о радиатор, когда тяжелый алкогольный дух теплыми волнами распространяется по всему помещению. Он насквозь провонял спиртом.

Она посмотрела на меня сухими, безжалостными глазами.

— Мне тридцать четыре, и я ненавидела его, сколько себя помню, каждой клеточкой своего тела. Но у меня не было выбора. Он победил, вы понимаете, что я имею в виду? До конца жизни он так и не изменил себе, ни разу даже не попытался привести себя в порядок, не уступил нам ни на дюйм. Он был просто отвратительным, смердящим куском дерьма. Лучше не вспоминать, а то захочется разнести эту стеклянную дверь вдребезги. Не понимаю, почему меня взволновала его смерть. По идее я должна чувствовать облегчение, но ирония состоит в том, что… он по-прежнему властвует надо мной и, боюсь, будет влиять на мою жизнь и в дальнейшем.

— Как так?