Убийца из детства

В этом городе практически все дороги ведут на набережную. Потому что здесь река, стремительно скатившись по склону на широкую равнину, сначала резко замедляет бег, а потом разворачивается назад, к горам, словно хочет напоследок еще раз полюбоваться на свою покрытую седыми снегами родину, на ледник, давший ей жизнь. Описав практически правильный полукруг, река будто спохватывается и, устыдившись собственной сентиментальности, снова, теперь уже окончательно, разворачивается к морю. Но теперь по большой, едва заметной дуге. Вот в этой огромной излучине, на высоком и обрывистом правом берегу и вырос город. Окруженный с трех сторон могучей рекой, гигантский полуостров соединен с материком узким, менее километра, перешейком, через который и проложены связывающие город с Большой землей магистрали. И получается, что если проспекты и улицы города не начинаются на набережной, то на ней заканчиваются.

Журавлев все это хорошо знал. Не зря прожил в этом городе без малого двадцать лет. От Тани он вышел с твердым намерением сразу идти в гостиницу. День выдался щедрым на отрицательные эмоции. Есть хорошая поговорка: с бедой надо переспать! Душевная боль, горькое разочарование в любимом человеке, безвозвратная потеря друзей и даже близких, все это и многое другое, непереносимое в момент, когда сваливается на плечи, после нескольких часов сна видится несколько иным. Боль не уходит так быстро, но она уже не запредельная. Горечь разочарования, осознание необратимости случившегося остаются, но уже не рвут душу на части. То, что вечером казалось концом жизни, наутро видится очередным трудным, но преодолимым испытанием. Раны еще не зажили, даже корочкой не покрылись, но кровоточат уже не так обильно.

Потому и собирался Журавлев скорее добраться до номера и лечь в постель. Отключиться на несколько часов от действительности. Дать утомленному мозгу рассортировать впечатления по степени важности и опасности, раскидать их по папкам памяти, а что-то, может быть, навсегда отправить в самый дальний архив, именуемый обыкновенно забвением. Чтобы проснуться с вернувшейся способностью мыслить трезво, четко и ясно. Не поддаваясь эмоциям, которые норовят сбить с толку, посеять неуверенность, сомнение, а то и безнадегу.

Но оказавшись на улице, ощутив на лице прохладный, напитанный тонизирующим дыханием близкого моря воздух, Журавлев взбодрился. Свежесть вечернего бриза разогнала окутавший мозги туман тоски и грусти. Мысли о бесполезности поиска убийцы одноклассников, одолевшие его к концу разговора с Таней, ушли. Он почувствовал, что может и должен заново проанализировать все, что знает о случившемся с его одноклассниками. Потому что сама собой, из ниоткуда, пришла уверенность, что эта задача ему по силам. С каждый новым шагом по наполненной прохожими улице, с каждым новым вдохом свежего воздуха эта уверенность только крепла. И на набережную Журавлев вышел, чувствуя в себе готовность принять вызов неизвестного убийцы. Главное – нащупать его мотив. Понять, что движет человеком, решившимся на самое страшное преступление.

Большинство лавочек в тополиной аллее зябли в ожидании утомившихся прохожих. Журавлев сел на одну из них. Любопытная чайка уселась на гранитный парапет и, склонив набок голову, в ожидании подачки косилась на новичка одним глазом.

«Итак, что же мы имеем? – спросил себя Журавлев. – В активе: два нападенияна одноклассников, совершенные одно за другим. В пассиве – полная неясность, кто бы это мог сделать. А главное – почему?»

«Впрочем, – возразил себе Журавлев, – не все так плохо. Таня считает, что и Надя, и Вася – жертвы одноклассника. Потому что увидела в нападениях много общего. А самое важное, по ее мнению, что жертвы были знакомы со злодеем. Это, безусловно, аргумент. Но Таня по чисто женской привычке не увидела главного подтверждения своей догадки. А заключается она в том, что общими знакомыми у Надежды и Василия могли быть только одноклассники. И больше никто. Только в школе они общались каждый день, только в школе их интересы в той или иной степени совпадали. А потом жизнь развела их в разные стороны.

Надежда закончила медицинский институт. Поэтому друзья и знакомые у нее были из числа тех, с кем училась, с кем в строительный отряд и на уборку картошки ездила, с кем вместе работала. Конечно, ее любовником мог стать кто угодно! При ее-то неразборчивости в партнерах. Только…» Что-то мешало Журавлеву представить Надежду оторвой. Что-то говорило ему, что Надина бесшабашность, разудалость сексуальная были в значительно степени показными. Зачем-то это ей было нужно. Было своеобразной формой протеста. Против чего? Во имя чего? Ответа на эти вопросы у Журавлева не было. Но его уверенность, что Надя была не такой, какой пыталась предстать перед всеми, от этого не становилась меньше.