Убийца из прошлого

— Да, при подавлении польского бунта. За день до гибели Свинцов участвовал в заседании Военно-полевого суда. Один из обвиняемых, изъяснявшийся почему-то на французском, показался ему знакомцем. Однако его имя ничего Свинцову не говорило. Штабс-капитан мучился весь день и только перед отбоем вспомнил, где встречал этого бунтовщика раньше — на балах в Петербурге. Он отправился в пакгауз, в котором приговоренных содержали перед казнью, и попросил привести негодяя. Разговаривали тет-а-тет. Бунтовщик запираться не стал, тоже признал Свинцова, объяснил, что назвался чужим именем, чтобы его матушка избежала афронта. И попросил штабс-капитана по возвращении в Петербург сообщить ей о его гибели. Естественно, без шокирующих подробностей. Мой великодушный друг пообещал. Но, увы, вернуться домой ему было не суждено. Как уже сказал, на следующий день вражеская пуля сразила его наповал. Предчувствуя скорую смерть, он написал мне перед боем это письмо. — Шелагуров достал листки из конверта. — И возложил на меня обязанность сообщить несчастной женщине о кончине ее непутевого сына. Отправиться лично к ней я так и не решился, побоялся наговорить лишнего, просто отправил письмо без подписи.

— Нет, не может быть! — схватилась за щеки Мэри. — Александр, вы лжете. Андрей, скажи, что это клевета, неправда, ну скажи…

— Прости, если разочарую, мон ами, но твой муж прав, — невесело усмехнулся Гуравицкий. — Я и впрямь сражался в Вильно, был схвачен, приговорен к виселице. Меня спасло чудо. Ночью, уже после ухода Свинцова, в пакгауз попал артиллерийский снаряд и всем арестантам удалось сбежать.

— Хорошо, что не пытаетесь запираться. Надеюсь, понимаете, что я обязан сдать вас властям? — спросил Шелагуров.

— Александр, опомнись, — вскочила Ксения. Еще каких-то пять минут назад радость и счастье переполняли ее. Теперь на ее лице читались смятение и отчаяние. — Андрей — мой жених.

— Он государственный преступник, — напомнил сестре Шелагуров, в его голосе зазвучал металл. — Предал Родину, царя, убивал русских солдат.

— Да-с, убивал, — не стал спорить Гуравицкий. — Потому что русские солдаты сжигали польские деревни, насиловали женщин, вспарывали младенцам животы.

— Боже, какой ужас! — воскликнула Ксения.

— А кто просил их бунтовать? Им давно пора смириться, с раздела Польши сто лет прошло, — парировал Шелагуров.

— А русские под монголами жили двести. Что ж не смирились?

— Да как смеете сравнивать? С нами Бог и истинная вера. А что у поляков? Одни подстрекатели-англичане. Тем лишь бы нам нагадить. В своих-то колониях британцы бунтовать не позволяют, привяжут сипая к пушке, и гуд бай.

— Жестокости английские мне столь же противны, что и русские. Но у британцев, в отличие от нас, высокая цель: облагородить дикие племена, привить им основы цивилизации. Мы же, наоборот, пытаемся держать в покорности народ более цивилизованный, чем сами. Отсюда и бунты.

— Ну насмешили, Гуравицкий. Да разве поляки народ? Те же русичи, только зачем-то пшикают. Мы вот окаем, малороссы гыкают. По-вашему, и малороссы тоже народ?

Гуравицкий шел ва-банк. Опасался, что на каторге, куда Шелагуров его отправит, ему не выжить. Потому что русские каторжники приходятся русским солдатам отцами и братьями, а он их в Польше безжалостно убивал.

Такого каторга не прощает. Потому опять решил спровоцировать дуэль. А вдруг и из этого поединка ему удастся выйти победителем?

— Да будет вам известно, первый польский университет был открыт, когда русские князья ползали по ордынским юртам, вымаливая ярлыки. Польские крестьяне поголовно грамотны и никогда не знали крепостного права. Оттого в домах у них чисто, а урожайность на полях больше в разы.

— Вы же не поляк, черт побери, откуда у вас такая ненависть к России? — воскликнул покрасневший от возмущения Шелагуров.

— Ненависть моя не к России. А к власти тьмы, что царит здесь. К казнокрадству, мздоимству, лизоблюдству, нежеланию жить в мире с соседями, неумению обустроить собственную жизнь, странным образом сочетающуюся с верой в собственную исключительность. Поверьте, не Богом мы избраны, а кем-то совсем другим.

— Заткнитесь. — Шелагуров схватил пистолет, который предусмотрительно положил перед собой и направил на Гуравицкого. — Я вам не Разруляев. Меня вывести из себя не удастся. Просто пристрелю как собаку.

Дрожащими руками он взвел курок. Но выстрелить не посмел — Ксения встала между ним и женихом.

— Не бойся, суд оправдает меня, — успокоил сестру Шелагуров. — Отойди.

— Он мой жених.

— Не дури. Ты не можешь считаться его невестой. Он преступник, приговоренный к смерти. Я лишь исполню приговор.

— Сперва тебе придется убить меня. — Ксения раскинула в стороны руки.

Гуравицкий встал, обнял невесту за плечи. Его отношение к Ксении переменилось за долю секунды. Из глупой обладательницы вожделенных денег она внезапно превратилась в самоотверженного преданного друга, готового на все ради него. О такой он и мечтать не мог.

— Не смейте трогать ее! — закричал Шелагуров.

— Опусти пистолет, — велела ему Ксения.