На счастье Разруляева, утром перед уходом на службу в квартиру Анны Осиповны заявился Шелагуров. С кем здесь вести переговоры, он знал. Стороны договорились быстро.
— Забирайте его, забирайте, — воскликнула Анна Осиповна, когда Разруляев явился по колокольчику (ему был назначен сигнал в пять звонков). — Такое ведь только в сказках случается. Наш дед крепостным вашим был, а внук станет хозяином.
— Что такой хмурый? — спросил Александр Алексеевич вновь обретенного управляющего и будущего зятя, когда уселись в пролетку.
Сергей Осипович промолчал.
— На Николаевский вокзал, — скомандовал Шелагуров и, когда извозчик тронул, вновь попытался завязать разговор: — Неужели из-за кружевницы? Что ж, понимаю. У самого как-то случился роман с прачкой. Такая шалунья… Не бойся, Ксении ничего не скажу.
Сергей Осипович чувствовал себя на перепутье. Направо пойдешь — богатство, положение и женщина, о которой мечтал. Но она не любит его, выходит замуж по принуждению. Налево же — нищета. Нищета и Наташка. С которой так сладко.
Через месяц после визита в Титовку Гуравицкого в имение пожаловал чиновник петербургской полиции титулярный советник Крутилин:
— Я расследую исчезновение вашего родственника, — объяснил он свое появление Шелагурову. — По словам его матери Ольги Семеновны, вечером тринадцатого августа года он машиной[8]
отправился сюда. Но обратно домой не вернулся…— Знаю, — буркнул Шелагуров. Полицейских он не жаловал, потому ни завтрака, ни даже присесть Крутилину не предложил. — Ольга Семеновна мне писала. И я ей ответил. Гуравицкий действительно сюда приезжал. Но даже не ночевал, в тот же день укатил в Петербург.
— Уверены, что в Петербург? Вдруг в Москву?
— Уверен абсолютно. Мой лакей проводил его до вагона.
Крутилин достал блокнотик, огрызком карандаша сделал пометку:
— Как звать лакея?
— Фимка. То бишь Ефим. Ефим Баранов.
— Я могу его опросить?
— Зачем? Разве моих слов недостаточно? — разозлился Шелагуров. — Если у вас все, не смею задерживать.
— Простите, но должен задать еще…
— Раз должны, задавайте побыстрее. Не видите, занят?
— Гуравицкий отбыл на курьерском, который отходит в два ночи?
— Да.
— То есть пробыл у вас почти сутки, — сделал вывод Иван Дмитриевич, заглянув в расписание. — Чем здесь он занимался?
— В смысле?
— Ну… — запнулся Иван Дмитриевич. Вопрос казался ему простым и понятным. — Как провел тот день?
— Обыкновенно. Впрочем, ведь вас не приглашают гостить в поместьях? Значит, придется объяснять. Гуравицкий сперва позавтракал, затем покатался на лошади, потом присутствовал на званом обеде по случаю именин моей сестры. Обед по обыкновению затянулся до полуночи… А после Гуравицкий откланялся и уехал.
— О чем вы разговаривали?
— Лично я ни о чем. Я видел его впервые. Гуравицкий не моя родня, кузен супруги.
— С ней могу поговорить?
— Ни в коем случае. Мэри беременна, плохо себя чувствует.
— А с вашей сестрой?
— Тем более.
— Что? Тоже беременна? — решил осадить заносчивого помещика Крутилин.
— Что вы себе позволяете? — вскочил Шелагуров. — Убирайтесь.
— Я при исполнении…
— Исполняйте у себя в Петербурге. А здесь, в Новгородской, столичная полиция расследовать не имеет права.
— Думаете, я по своей воле приехал?
Иван Дмитриевич достал из потертого портфеля листок и протянул помещику. Шелагуров пробежался по строчкам: «…прошу оказать всяческое содействие в расследовании…» Открытый лист, подписан министром внутренних дел.
— Матушка Гуравицкого задействовала все связи на поиски сына, — объяснил Крутилин. — Так что? Позволите опросить домашних? Или за исправником послать?
Шелагурову пришлось сменить тон:
— Сам расскажу. Садитесь.
Александр Алексеевич умолчал лишь о выстреле в кабинете.
— Зря вы Гуравицкого отпустили! — воскликнул в сердцах Крутилин, когда Шелагуров закончил. — Опасный субъект.
— Не мог поступить иначе.
— А вдруг Гуравицкий по примеру Каракозова пойдет с оружием на государя?
— Типун вам на язык. Присутствовали на казни?
— Разумеется.