Убийца нужен…

После завтрака в обществе Лиз в Даниеле все вызывало отвращение. Мирейль опротивела ему. Перезрелая тетушка, расплывшаяся, точно корова. В самый раз для неудачника. Он повторял «для неудачника» и не мог освободиться от гнетущей силы этого слова. Когда он вышел из тюрьмы, он казался себе сильной личностью, победителем. В глубине души он твердо верил, что пережитые им мерзости дают ему право на вознаграждение. Не надо ничего требовать. Не надо ничего говорить. Все придет само в свое время. Раз он на свободе, значит, обстановка изменилась. Так казалось ему вначале.

Сегодня, на четвертый день после освобождения, многое выглядело иначе. Только сумасшедший мог надеяться на справедливость, на воздаяние по заслугам. Уже в первое утро, после разговора с кюре, он понял, что не все пойдет гладко. Тогда он еще не успел осмотреться, составить себе мнение. А здесь эта девчонка… Как откровенно она его презирает!

Даниель злился на себя за то, что ее презрение мучило его. Мирейль он ненавидел. С наслаждением отколотил бы он Лиз. Отколотил бы, чтобы успокоить нервы, чтобы убедиться в собственной силе. Обижать Мирейль попросту бесполезно. Она слишком мягкотела, слишком покорна. У Даниеля всегда бывает так. Сначала сопротивление его обескураживает. Затем приходит ярость, сокрушающая все препятствия, она возвращает ему веру в себя, ставит все на свое место… Да, но Лиз наплевать на его ярость, ее здесь нет. А Мирейль уже принялась охать по поводу его отъезда… Недурно он сейчас выглядит — этакий мальчик, этакий котик для старух. Он неудачник. Он погорел и сам не знал, на чем именно, но ощущение провала не покидало его. Он казался себе ничтожным и грязным. Он — нищий, вшивый нищий. Он одет в новое с ног до головы, но за это приходится расплачиваться заточением у Мирейль. Не успел он отпраздновать свое освобождение, как очутился в тесном аквариуме, точно золотая рыбка. Он, восемь лет просидевший взаперти! Что оказали бы ребята, увидев его здесь? Какую рожу скроил бы Боб-взломщик или даже мальчишка Деде? Позор, позор… Скрежеща зубами, он кружил по комнате для гостей той походкой, которой ходят заключенные в одиночке.

За завтраком он не сказал и трех слов. Зато пил очень много. Он хотел знать, не изменила ли ему прежняя устойчивость к спиртному. Оказалось, не изменила. Опыт удался и принес еще один положительный, хотя и второстепенной важности, результат: Мирейль захрапела, не успев даже выпить кофе. Он долго смотрел на спящую. Скандал, необходимый для эффектного отъезда, не получился. Решительно Мирейль лишила его всех радостей. Стоило бы надавать ей пощечин, но ему почему-то не хотелось… Он поднялся и прошел в будуар. Вот он, знаменитый аквариум, новенький, блестящий. Дно усыпано крашеными камешками и обломками коралла. Над ними бесшумно скользили золотые рыбки. Поистине символ его теперешней жизни. Но с этим покончено… На этажерке стоял забытый пузырек с чернилами для вечного пера. Даниель схватил его и опрокинул в аквариум.

Рыбы заметались, как обезумевшие, а затем одна за другой начали переворачиваться брюхом вверх. Движения их становились все медленнее, рыбы агонизировали. Лишь один крупный вуалехвост еще плавал близ водостока, судорожно шевеля жабрами. Чернила погасили блеск его чешуи, сделали его отвратительным, гнилостно-зеленым. Наконец издох и он.

Даниель тоже задыхался в этом мерзком будуаре. Он был весь мокрый, вино бросило его в пот. Истребление рыбок дало ему минуту мрачного удовольствия. Теперь надо было сматываться, уносить ноги из этой дыры.

Он вышел на улицу, и сонное безмолвие провинциального полдня охватило его. Вечером он будет в Париже. Он не был там с августа 1944 года. Почти десять лет.

Идти на вокзал было еще рано, но он решил убраться отсюда немедленно. Переброшенный через руку габардиновый плащ мешал ему, он остановился и надел плащ в рукава. Внутренний карман оттопыривался. Он пошарил в нем и вытащил пачку денег, двадцать тысячефранковых бумажек. Такое великодушие сначала тронуло его, но затем он подумал, что Мирейль знает счет своим деньгам. Его покупали, и он правильно поступил, положив этому конец.

В купе первого класса стояла невыносимая жара, но зато он был совершенно один. Жесткие сиденья его обрадовали. Все четыре ночи у мадам Рувэйр он заканчивал на коврике, возле кровати. После нар Центральной спать на душной перине было невозможно. Он уселся поудобнее и проспал до самого Парижа.

Свидание с Бебе должно было состояться в странном месте. Девятый округ, улица Баллю, возле площади Пигаль. Даниель взял такси и, несмотря на опущенные стекла, задыхался всю дорогу. Такси еле ползло, зажатое среди четырех потоков машин. Даниель нервничал, он успел совершенно отвыкнуть от этих постоянных пробок. Он вспомнил, что впервые очутился в Париже в конце 1943 года, и постарался ничем не выказать своего удивления.