Убийца нужен…

Потом ассиметричное, опаленное солнцем, изуродованное шрамом лицо преследовало Франсиса в его повторяющихся снах. Пересохшие, потрескавшиеся от жары поля сменялись и закрывались этим лицом, точно наплывом при киносъемке. Лицо, как и поля, казалось мертвым, и лишь на мгновение в глазах вспыхивали искры жизни. В этом было что-то нелепое, предостерегающее, как бы твердящее ему: «Не верь! Это только сон!»

Огромное красное солнце клонилось к закату, и фигуры солдат сразу стали черными. Они были похожи на силуэты, которые рисуют на лакированных подносах. Вокруг деревенской площади, пустынной и рыжей, стояли выпотрошенные соломенные хижины. К привычным запахам примешивался острый запах дыма. Они опоздали, вьеты успели испариться. Возбужденные солдаты бегают среди хижин. Франсис отстранился от командования, распоряжается подполковник, он приказывает все сжечь. Одна хижина сделана из бревен, она не хочет загораться. Небогатый, чистенький домик. Франсис входит туда и замечает тень, мелькнувшую в углу. Он стреляет. Тень с воплем выпрямляется, падает и вытягивается на полу в луче заходящего солнца. Это подросток, почти мальчик. В глазах его безмерный ужас. На полу растекается большое пятно, оно еще краснее, чем солнце.

— Жжем, мой лейтенант?

Это сержант Бордей с факелом в руке. Франсис делает утвердительный жест. Подросток лежит неподвижно, кровь течет по животу, худая грудь прерывисто дышит. Загоревшаяся крыша трещит, в хижину врывается дым. Франсис целится ему в голову и стреляет раз, другой, третий. Затем выходит наружу.

— Это была девчонка? — спрашивает Бордей. Франсис не отвечает. Какой смысл отвечать, что это была не девчонка, а мальчишка? Глупо. В глазах у мальчишки не было удивления, он с самого начала знал, что его убьют. В них не было ни мольбы, ни даже ненависти. Вот это и было страшнее всего. Мальчишка не ждал ничего другого. Он знал. Почему Франсис не может этого забыть? Почему, с тех пор как его ранили, это повторяется в его снах с поразительной точностью? Мальчишка был не первым, кого он прикончил, и деревня не первой, которую он жег. Он уже успел сделать немало непоправимого. Тогда он ничуть не переживал — война есть война. Раз воюешь — приходится убивать. Раз парень спрятался, а не ушел со своими — значит, он воевал. Тогда вопрос сержанта лишь на миг смутил Франсиса. Но почему он не может забыть этого? Ведь и Бордей давно мертв, его убили при очистке сектора РЦ-6.

Конечно, самым ужасным было то, что парень знал наперед, что его убьют. А Франсис почувствовал себя в ловушке, выхода не было. В этой войне прикончить раненого было самым обыкновенным делом. Особенно, когда партизаны рядом… Партизаны… Это слово причиняло ему, боль, как и всем старым солдатам. Давно ли они сами были партизанами и гнали бошей из Франции? Как можно теперь называть этим святым словом туземных противников Бао-Дая? Назвать их «милиционерами» было бы также неправильно, потому что многие среди них мобилизованы насильно. Нет, эти слова не подходили, они сталкивались в его мозгу и отскакивали друг от друга.

Беспокойство охватило его, когда он приехал во Францию на похороны отца. При желании он мог в следующем же году вернуться на родину. Он поступил наоборот: вернулся в Тонкин и сам себе отрезал путь к отступлению. Когда Рувэйр-отец стал начальником полиции, Франсис дрался с немцами и вишистами в маки. После Освобождения он попал в Первую французскую армию, и в ее рядах вступил в побежденную Германию Гитлера. Справедливость восторжествовала, одержанная победа окрасила мир в иные краски, все дороги были открыты его молодости. Тогда Франсис мало думал, ему и в голову не приходило, что он восставал против того лагеря, в котором сражался его отец. Он хотел на деле доказать свою силу и правильность избранного пути. Франсис поступил в офицерскую школу и сам выбрал Индокитай, где производство шло очень быстро. В регулярной армии посмеивались над самодельными офицерами войск Сопротивления. Он хотел показать всем, что из них получаются настоящие офицеры.

Так Франсис стал бойцом, боевой машиной высокого класса. В другое время он окончил бы Сен-Сир, как его дед, полковник, погибший в Сирии в 1923 году, пятидесяти лет от роду. Франсис пошел в маки против воли отца — отчасти потому что отец его был недостойным отпрыском рода Рувэйров. С Великой революции он был первым Рувэйром, уклонившимся от военной карьеры. Франсис решил взять реванш за отца.