Убийца нужен…

— Тогда это не серьезно. Ваш роман не затянется. Вы и сами еще слишком молоды. Значит, вы будете в Кап-Ферра?

— Разумеется. Но смеялся я не поэтому. Я смеялся над тем, как вы вырвали орден для вашего зятя.

— Ба, вы-то можете смеяться. Я знаю, что вы отказались от ордена. Можно, кстати, узнать, почему?

— Таким же орденом наградили одного господина, отличавшегося при Петэне.

— Неужели вы думаете, Шардэн, что я забыл об этом? Я делаю из Филиппа человека, чтобы он мог постоять за себя в этой свалке. Мы живем в хлеву. Жалкие ничтожества стряпают обед из обглоданных костей, которые бросают нам американцы. Я научу своего зятя правильно обращаться с министрами, черт возьми!

Шардэн был поражен этой внезапной яростью.

— Я призвал его превосходительство смотреть на мир реальнее и чувствую себя так, точно вывалялся в грязи. Мне необходимо срочно отмыться в Средиземном море… Но я перебил вас, Шардэн?

Шардэн поднялся и начал большими шагами ходить по комнате.

— Что я хотел вам сказать?.. Ах да, ваш зять говорил нам о некоем Лавердоне. Так вот, один преподаватель, которого я знаю по Комитету сторонников мира, вчера пришел ко мне, чтобы побеседовать об этом господине. Лавердон замешан в самоубийстве в парке Багатель. Не сомневаюсь, что именно он заставил мальчишку покончить с собой. Этот преподаватель — типичный Дон-Кихот. Рядом с ним даже я становлюсь похожим на Санчо Пансо. Так вот, они серьезно поговорили с Лавердоном и тот подал жалобу — нападение, нанесение телесных повреждений. Моего друга продержали сутки, а затем оштрафовали и выпустили. Как вам нравится эта история?

Теперь Кадус расхохотался во все горло.

— И вы еще утверждаете, что не похожи на Дон-Кихота, мой дорогой Шардэн? Этот самый Лавердон и прикончил старичка, занимавшегося делами Филиппа. Мне сообщили, что сегодня утром его привели в полицию и отпустили, извинившись за беспокойство. Я же говорю вам — мы живем в хлеву. В мое время — когда я был примерно в вашем возрасте — это был бордель, но не без утонченности. Люди надевали перчатки перед тем, как засунуть руки в… вы сами понимаете, во что… Я пожелаю вам удачи, когда вы начнете чистить эти авгиевы конюшни. Но подавать вам метлу я не стану. Разве, если меня уж очень допекут… Хотя нет. Впрочем, вы и не будете спрашивать у меня разрешения, не так ли, Шардэн?

Кадус так разошелся, что вскочил со своего кресла. Они стояли совсем рядом и выглядели довольно забавно. Длинный, как голодный день, адвокат и цветущий, кругленький старик могли бы вызвать в памяти образы Дон-Кихота и Санчо Пансо. Именно так подумал бы пришелец, судящий обо всем лишь по внешности.

XXII

Двери палаты закрылись, точно створки раковины. Лиз наклонилась вперед, и ее прямые черные волосы упали по обеим сторонам лица. Франсис приподнялся на мятой и влажной постели, и его здоровая рука протянулась к Лиз. Взгляды их скрестились, проникли друг в друга — и все преграды, разделявшие их, упали. Горе и гордость слились и поменялись местами. Под сдвинутыми бровями Франсиса жесткие, лихорадочно горевшие глаза сузились, точно от слишком яркого солнца; в глазах Лиз они встретили нежность. И сейчас же она почувствовала себя взволнованной и очень глупой. Она выпрямилась и быстро собрала волосы на затылке — торопливо и неловко, не в силах понять свое волнение.

— Странно, — глухо сказал Франсис, — никогда не думал, что у меня есть сестра.

Лиз опять наклонилась и погладила впалые желтые щеки раненого. Нежность возникла между ними неожиданно. Лиз торопливо рассказала ему о своем одиноком детстве, о чужом и далеком отце, который не любил детей. Мирейль, наоборот, была слишком близко и подавляла ее. И оба они, и мать и отец, были такими неинтересными, такими оскорбительно будничными, что отгородиться от них можно было только мечтами. Так она и делала… Сначала Лиз говорила просто так, чтобы заполнить молчание. Постепенно они нашли друг друга. В детстве оба были замкнуты и одиноки, болезненно чувствительны ко всему, что напоминало им о распаде семьи.

Франсис взял Лиз за руки.

— Ты, — сказал Франсис, — ты по крайней мере не стыдишься и не жалеешь меня…

К ним приближалась санитарка, и Лиз промолчала. Однако санитарка направилась не к Франсису, она прошла мимо, даже не поглядев на них. Они опять остались одни, но Лиз продолжала молчать. Она слишком много думала о том, что ей надо было рассказать брату, и теперь не знала, с чего начать. Шлюзы сдержанности не вмещали потока ее чувств, в памяти теснилось столько воспоминаний, что она растерялась. Всю жизнь ей приходилось хранить их в себе, и вот нашелся человек, который выслушает ее и поймет. Он поймет, потому что знает все по себе: он сам прошел по этой дороге, сам бродил по ее изгибам, канавам и грязным лужам. Это брат, старший брат…

Она решилась начать. Но Франсис коротким жестом заставил ее умолкнуть. В другом конце палаты колыхалось тело мадам Рувэйр. Она шла грузной походкой, неуклюже лавируя между койками. Франсис и Лиз придвинулись друг к другу, чтобы вместе встретить нагрянувшую опасность.