Убийца с Грин-Ривер. История охоты на маньяка длиной в двадцать лет

– Оставлял на работе, в «Кентуорт». В женском туалете. Их забирали женщины, коллеги. Хм… я смотрел на них и думал: «Я знаю, где ты это взяла». Они никогда не признавались, что нашли кольцо или серьги. А дома у меня ничего нет. Можете просвечивать стены… вы ничего там не найдете.

– Вы трус, – резко бросил шериф. – Убийца, монстр, трусливый и мерзкий человечишка. Вы хватали шестнадцатилетних девочек и душили их!

– Они умирали медленно, – ответил Риджуэй злорадно. Впервые он заговорил в таком тоне. – Я закручивал удавку на их шеях. Проверял, чтобы они точно умерли.

– Вы насильник.

– Нет. Я платил за секс.

– А потом забирали деньги у мертвых. Поэтому вы все-таки насильник. А это самая низшая каста в тюрьме.

– Я не насильник! Я платил за секс и убивал их.

– Значит, вы насильник, убийца и грабитель. Но главное – трус. Вот почему вы выбирали самых молоденьких и самых слабых. Ваша жена и сын не станут навещать вас в тюрьме. Зачем им приходить, если вы хотели убить их обоих?

– Тяжело мне придется, – вздохнул на это Риджуэй.

– Вам?

Опять он был единственным, кто страдал!

– Ладно, Риджуэй! – Шериф встал и оперся о стол ладонями. – Пора прощаться. Не могу сказать, что знакомство было приятным. Вы мне отвратительны. Отвратительно то, что вы сделали. Думаю, вы отвратительны даже сами себе. Допрос окончен.

Он вышел, а Риджуэй остался в кабинете. Да, допросам пришел конец. Теперь ему предстояло выслушать приговор в присутствии детективов, журналистов и родственников жертв.

Неделя перед Рождеством 2003 года выдалась на удивление теплой и солнечной. 18 декабря перед зданием окружного суда выстроились в ряд фургоны телеканалов со спутниковыми антеннами на крышах и машины репортеров. Все крупнейшие новостные агентства прислали своих представителей. Заседание должно было транслироваться в прямом эфире.

В зале суда журналистов посадили на место присяжных; остальные скамьи заполнили члены семей. На последних рядах сидели детективы следственной группы. Пришли и те, кто давно уволился или вышел на пенсию, включая Дика Краска. Фрэнк Адамсон решил не присутствовать на заседании – это было бы для него слишком тяжело.

На входе в здание всех пропускали через металлодетекторы, повторный контроль осуществлялся непосредственно перед дверями зала. Люди входили и молча, здороваясь лишь кивками, усаживались на свои места. Беспрецедентные меры безопасности предпринимались – какая ирония! – ради серийного убийцы, которого теперь приходилось охранять от возможных покушений.

Риджуэя привели вооруженные охранники; за ним шла целая команда адвокатов. Казалось, он стал еще меньше ростом. Не поднимая глаз, он сел за стол и сложил руки перед собой.

По всем сорока восьми делам были зачитаны условия судебного соглашения. «Подсудимый признал себя виновным и согласился с приговором о пожизненном заключении без возможности освобождения». Жертв не стали объединять в одно соглашение, и это было справедливо. У каждой была своя жизнь, которую оборвал Гэри Риджуэй. Они заслуживали того, чтобы их имена прозвучали в зале суда.

Теперь ему предстояло посмотреть в глаза родным убитых девушек. Не все они смогли или захотели прийти; многие отправили через судью Джонса письма на имя Риджуэя. Тех, кто пришел, судья стал по очереди приглашать к трибуне. Риджуэю он велел развернуться и смотреть на выступающих. От трибуны подсудимого отделяло каких-то пару шагов.

Родственники жертв были белыми и чернокожими, богатыми и бедными, старыми и молодыми. И все они проклинали человека, похитившего жизни их дочерей, сестер, племянниц и жен. Ему рассказывали о том, какую боль он причинил семьям, сколько по его вине произошло самоубийств, сколько горьких одиноких вечеров провели родные, не зная, увидят ли пропавших еще когда-нибудь.

На трибуну вышла дочь Кэрол Кристенсен, Сара. Она была тем самым ребенком, который ждал дома маму – и не дождался. По вине преступника Сара выросла без матери. Брат Мэри Мальвар говорил, что убийца не только украл жизнь его сестры, но и разрушил семью. Сестра Дебры Эстес обвиняла его в том, что ее дети никогда не познакомятся со своей тетей, такой славной и любящей.

Риджуэй слушал их без всяких эмоций. Ни разу его лицо не дрогнуло и на глазах не выступили слезы. Ему желали сгореть в аду и сгнить за решеткой. Называли порождением дьявола, трусом, падалью – каких только эпитетов не использовали разгневанные родственники жертв! Он сидел совершенно безучастный к их словам.

И только когда на трибуну вышел отец Линды Рул, крепкий старик с густой седой бородой, Риджуэй впервые проявил хоть какие-то чувства. Роберт Рул сказал, что прощает его – Бог велел прощать всех, а не только каких-то отдельных людей. «Поэтому, мистер Риджуэй, вы прощены». На этих словах Риджуэй заплакал. Он снял очки и вытер платком глаза. Но плакал он снова не о жертвах, а о себе. Это было очевидно.