Убийцы

– Да, погоди! Погоди ты, чего скажу… – шипела она тихо, угасающее в его мощных, но в то же время нежных объятиях, если только такое сочетание возможно. У него получалось, становилось возможным: сливались сила и нежность, накопленные за последние годы хамства и грубости.

– Чего скажешь, – тихо пыхтел он, чувствуя счастливую развязку борьбы этих двух союзников, словно со стороны смотрел на себя и на Софью.

– Один… Один… нескромный вопрос… можно? – пыхтела она, отпихивая его из последних сил, но уже сознавая, что победа будет не за ней и что с таким же успехом можно отпихивать от себя скалу, к которой её приковали.

– Нескромный? Нет, не надо… Ты можешь разбить мое сердце…

Тогда посреди этой тихой борьбы вокруг стола, этого страстного кружения, странного танца животных инстинктов, который оба неосознанно старались очеловечить своими чувствами, с каждой минутой, с каждым мгновением победно приближающимися к обоюдному чувству любви, она вдруг залилась тихим, переливчатым смехом, то ли над его словами, то ли радуясь просыпающемуся к нему чувству, так похожему на любовь. Тогда он расслабил объятия, чтобы она посмеялась вволю.

Утро застало их в постели, и её голова покоилась у него на плече. Они одновременно открыли глаза и первое, что увидели перед собой – Анна в ночной пижаме, строго уставившаяся на Самеда.

– Похоже, теперь я должна звать вас папой? – сказала она, сердито глядя на него.

– Это как ты пожелаешь, – улыбнулся он ей.

– И не мечтайте, – сказала девочка и круто развернувшись, вышла из комнаты.

Софья, торопливо набросив на плечи халат…

О! Какие плечи! Мрамор! Царица! – мелькнуло в голове его, не успевшего разглядеть её ночью.

… поспешила вслед за дочерью.

За дверью послышался торопливый сердитый детский шепот:

– … а я не привыкла к подобным картинам, – удалось услышать Самеду конец фразы девочки, по взрослому выговаривавшей маме.

– Еще бы! – возражал взрослый шепот, – еще бы ты привыкла! С того дня, как твой отец ушел от нас, это первый мужчина, переступивший наш порог…

– И последний! – категорически, жестко произнес детский голосок, выбившийся из шепота.

– Да, и последний, – согласилась Софья. – Но, скорее всего, он останется у нас. Придется тебе привыкать.

– Вот это да! Вот это новости!

– Да, новости. И перестань говорить со мной в таком тоне. Не забывай, я твоя мама, а не ты моя. Тебе пять лет…

– С половиной…

– Что бы там ни было, но мы… мы… наверное, поженимся…

Самед, лежа в постели все это слышал вполне отчетливо, и чувствовал себя довольно глупо, не зная, как поступить в сложившейся по вине девчушки ситуации: то ли встать, вмешаться в разговор, постараться завоевать доверие девчонки, то ли продолжать лежать, не смея шелохнуться и невольно подслушивая диалог за неплотно прикрытой дверью. Пока он так лежал, в комнату вошла Аня, в руке у нее было что-то вроде лейки.

– Привет, – сказал он, улыбаясь. – А где мама?

– Готовит вам завтрак на кухне, – сказала Аня, – А хотите, я вас из этой лейки полью?

– Нет, спасибо, – ответил Самед.

– Смешно будет, – пообещала девчушка и тут же стала поливать водой лицо Самеда.

Он не сопротивлялся, и когда она закончила, провел руками по лицу и сказал:

– Здорово! Даже не пришлось вставать умываться… А теперь принеси мне полотенце.

Аня, явно ожидавшая сердитой, злобной реакции с его стороны, как минимум ожидавшая, что он отругает ее за такую выходку, и готовая отвечать на ругательства, была озадачена. А он улыбался, весь мокрый, как ни в чем ни бывало. Она побежала и принесла полотенце.

– А у вас в городе есть зоопарк? – спросил он, вытирая лицо.

– У нас даже цирк есть, – сообщила она с чувством гордости за свой город, в котором есть и цирк и зоопарк.

– Давно была?

– Да… Не помню… Давно, наверное… В детстве еще…

– В детстве еще? – повторил он. – Ну, это мы срочно наверстаем. Надо тебе, пока ты молода еще раз сходить… А сейчас выйди, я оденусь, ладно?