Убийцы, мошенники и анархисты. Мемуары начальника сыскной полиции Парижа 1880-х годов

На этот раз семья окончательно от него отступилась и решительно ничего не хотела для него сделать. Но его адвокат, господин Евгений Кремье, и я, — так как, помимо служебных обязанностей всегда питал инстинктивную жалость к людям, жизнь которых изменяется вдруг таким резким переломом, — старались хоть несколько смягчить для этого несчастного суровый тюремный режим.

Я должен сказать, что он выказывал мне большую признательность, и, за исключением только вопроса о подлогах, которые продолжал отрицать с ожесточенным негодованием, он охотно со всеми подробностями рассказывал мне о своих мошеннических проделках и кражах.

Так прошло несколько недель; на допросы его возили под надежной охраной, и, правду сказать, он не делал ни малейшей попытки к бегству, как вдруг в один прекрасный день он пожелал со мной говорить.

Я призвал его, и вот, попросив позволения остаться со мной наедине, в моем кабинете, он начал так свою речь:

— Господин Горон, я очень вам признателен за всю вашу доброту и хочу дать вам блистательное доказательство моей благодарности. Вот в чем дело. В одной со мной камере заключены некто Бутель и его товарищ, оба порядочные плуты, совершившие массу краж и грабежей. Но, странное дело, до сих пор вам еще не удалось открыть притона всей их шайки. Со мной они очень откровенны и рассказали мне, где скрываются их товарищи, а также, что через несколько дней они собираются учинить одно крупное преступление. У меня есть план их лагеря, но одного плана вам будет недостаточно, чтобы найти не только похищенные вещи, но и задержать воров; необходимо, чтобы в следующий вторник, в 9 часов вечера, вы поехали со мной на улицу Сен-Море в тот дом, который шайка намеревается ограбить. Не подумайте, что я стараюсь подготовить случай к бегству; свяжите меня, если хотите, но мне кажется, я мог бы оказать большую услугу обществу, так как эти молодцы вполне способны убить домовладельца, если встретят его. Может быть, я мошенник, вор, но я чувствую отвращение к кровопролитию и готов сделать все возможное, чтобы помешать убийству.

Я, улыбаясь, выслушал Альмейера до конца.

— Милый мальчик, — сказал я, — все, что хотите, за исключением прогулки из тюрьмы.

— Как! — с негодованием воскликнул он. — В ту минуту, когда я хочу оказать вам услугу, вы могли заподозрить, что я подставляю вам ловушку?

— Я слишком хорошо вас знаю, чтобы допустить, что на вас можно хоть в чем-нибудь полагаться.

— Но даю вам честное слово!

— Нет, друг мой, — прервал его я по-прежнему шутливым тоном, — это также недостаточная гарантия, и видите ли, я слишком боюсь, что вы убежите.

— Хорошо, — сказал Альмейер, закусив губы, — я не стану больше настаивать.

— И прекрасно сделаете, потому что вместо того, чтобы рисковать таким драгоценным узником, как вы, я предпочитаю обойтись без открытия, как бы оно ни было важно.

Альмейер сказал, что не будет настаивать, но, само собой разумеется, через пять минут он возвратился к прежней теме и заговорил с еще большей настойчивостью.

— Удивляюсь, господин Горон, как вы не понимаете, что в подобном деле вы принимаете на себя огромную ответственность. Если во вторник произойдет убийство, то вы горько пожалеете, что не захотели меня выслушать. Вы ничем не рисковали. Вам следовало только принять предосторожности, чтобы я не мог бежать.

— Ба, друг мой, — возразил я, — я имею полное основание не доверять вам.

— Наконец, приставьте ко мне четырех агентов!

— Что такое четыре агента для человека, который довольно-таки поводил за нос французскую и бельгийскую полицию? Повторяю, вы доставили мне слишком много хлопот, и я не чувствую ни малейшей охоты вас отпустить.

Мой узник первым движением переломил пополам перо, которое взял на моем письменном столе, без сомнения, это был такой же жест, которым в былое время он схватил со стола штемпель судебного следователя, господина Вильера.

Я пристально следил за ним и заметил, как его лицо перекосилось от досады.

«Ну, милейший, — думал я, — я еще не знаю, какую штуку ты мне приготовлял, но вижу, что ты ставил мне ловушку».

Впоследствии я убедился, что был прав.

На следующий день мне доложили, что один из заключенных, которого предполагали перевести в другую тюрьму, просит разрешения со мной говорить, так как имеет сообщить важную тайну.

Я велел впустить этого субъекта в кабинет.

— Господин Горон, — начал он, — вы были так добры ко мне, что я хочу оказать вам услугу.

Я находился еще под впечатлением драматической сцены, которую накануне мне устроил Альмейер, и не мог удержаться от скептической улыбки. Как странно, подумал я, все преступники, попадающие в Консьержери, проникаются вдруг удивительной нежностью к человеку, который их арестовал.

— Послушайте, господин Горон, — сказал мне этот субъект, имени которого я не хочу называть по некоторым соображениям, — услуга, которую я намерен вам оказать, не из обыкновенных, это касается лично вас… Я хочу спасти вам жизнь!