Убийцы, мошенники и анархисты. Мемуары начальника сыскной полиции Парижа 1880-х годов

Подхваченный водоворотом труп анархиста, казненного братьями, целую неделю кружился, точно в фантастическом вальсе, в этой колодцеобразной запруде. Волосы убитого, вероятно, ежеминутно показывались на поверхности воды, но их было немыслимо заметить среди массы отбросов, кружившихся вместе с трупом.

Только благодаря той случайности, что багор лодочника зацепился за куртку убитого, труп был найден и извлечен из воды.

Присяжные, судившие Мерье и Шапюльо, признали для них смягчающие обстоятельства, вероятно, они находили, что личность убитого не заслуживает того, чтобы смерть его вопияла о кровавом возмездии. Мерье и Шапюльо были сосланы на каторгу: но в силу какого-то таинственного рока, тяготеющего над убийцами даже в том случае, если они избежали человеческого правосудия, Мерье был расстрелян на каторге во время знаменитого бунта, унесшего столько жертв из среды каторжников, в особенности таких, которые считались приверженцами анархистского учения.

Между прочим, во время этих беспорядков был убит Симон, он же Сухарь, друг Равашоля.

Этот молодой человек, о котором я не имел времени поговорить при кратком очерке процесса знаменитого динамитчика, был типичным парижским гамепом.

На суде, во время разбора дела, на все вопросы председателя он отвечал не иначе как протяжным тоном, с акцентом обитателей предместий, своими излюбленными словечками.

— Все кончено!

На каторге, на следующий день после бунта, когда он вместе с другими колодниками присутствовал при казни одного из осужденных, у него явилась злосчастная мысль взобраться на дерево и крикнуть оттуда: «Да здравствует анархия!»

Один солдат морской пехоты прицелился и, выстрелив в него, убил наповал.

Симон, по прозвищу Сухарь, взрывал когда-то дома и тяжело ранил нескольких из своих сограждан, но правосудие не нашло его достаточно зрелым для смертной казни.

Что же касается Шапюльо, то он пал еще в первый день бунта.

Поджигатель Клеман Дюваль и анархист Пини избежали смерти во время этой кровавой смуты. Один путешественник, господин Миман, посетивший недавно Кайенну, сообщает об этих двух преступниках весьма интересные подробности. Вот что он говорит о Дювале:

«Дюваль своим спокойствием и ясностью духа производит впечатление фанатика, добровольно страдающего за свои убеждения. Он логичен, безропотно подчиняясь суровому режиму каторги. Видимо, он совершенно искренне не сознает и никогда не поймет жестокости и ужаса своих преступлений».

Менее выгодное впечатление производит Пини.

«Под наружным добродушием и наивным простосердечием в нем скрывается удивительная назойливость, — говорит господин Миман, — его взгляд пристально следит за нами, и если случайно вы уловите его, то прочтете в нем такую энергию, такую жестокость, какая совершенно не вяжется с его вкрадчивым голосом и свирепым униженным голосом».

Кротость Пини обманчива, и нужно вовсе не иметь навыка к наблюдательности, чтобы не понять, что видишь перед собой глубоко скрытное, вкрадчивое и хитрое существо, способное на все и жестокое до мозга костей.

Другое анархистское преступление, о котором я намерен рассказать, было совсем в другом роде, но когда мне о нем доложили, я так же далек был от подозрения, что в этом деле замешаны анархисты, как и тогда, когда в канале Сен-Дени был найден труп Маленького Пирожника.

В конце июля 1893 года на улице Шальо у госпожи X., богатой рантьерши, была совершена крупная кража. Злоумышленники похитили значительное количество процентных бумаг на предъявителя.

После долгих и энергичных дознаний, произведенных сыскной полицией, удалось выяснить, что один из виновников воровства был некто Пулен, долгое время служивший помощником лаборанта в аптеке, помещавшейся в том же доме. Пулен отлично знал все население дома, и это он провел в квартиру, которую собирался ограбить, своего сообщника Марно, о котором мы не имели никаких сведений.

Впрочем, оба вора бесследно исчезли, и мы долгое время тщетно разыскивали их. Наконец, в середине ноября я случайно узнал, что Пулен часто получает письма из Ангулема, под литерами П. О. Б., в почтовой конторе на улице Этьен-Доле. Я тотчас же отправил двух агентов в почтовую контору, и те просидели там два дня, 16 и 17 ноября.

Один из агентов, на которых был возложен этот надзор, был совсем молодой человек, некто Ф., недавно поступивший на службу сыскной полиции, другой — Колсон — старый служака, преданный своему делу и горячо любивший его.

17-го, часа в три пополудни, Колсон и его товарищ увидели какого-то субъекта, который подошел к отделению, где выдают письма, адресованные «до востребования».

— Не получено ли у вас писем под инициалами… — спросил он, — подавая чиновнику клочок бумаги, на котором были написаны буквы: П. О. Б.

По знаку, данному чиновником, Колсон понял, что это один из тех преступников, которых они разыскивали.

— Пойдем за ним, — сказал он своему товарищу.

Когда подозрительный субъект, получив свои письма, вышел из конторы, оба агента последовали за ним.

Они очень обрадовались, увидев, что другой субъект ожидает его на противоположном тротуаре.