Убийцы, мошенники и анархисты. Мемуары начальника сыскной полиции Парижа 1880-х годов

В этом деле мне впервые пришлось вести ожесточенную борьбу с журналистами. В конце концов, становилось возмутительно, что нельзя шагу ступить, не встретив репортера!

Приезжая к госпоже X. или к господину Z. для обыска, я мог быть наперед уверен, что встречу с полдюжины репортеров с записными книжками в руках, расспрашивающих «моих клиентов».

Когда мне пришлось делать обыск в квартире генерала д’Андло, я увидел из окон целую стаю репортеров, расположившихся за столиками соседнего кафе.

Во время этого обыска, среди бумаг, не представлявших большой важности, но все же устанавливающих факт, что генерал сильно нуждался в деньгах и пускался в самые странные и рискованные аферы, я нашел хорошенькую шкатулочку, запертую на ключ.

Одному из моих агентов, некоему Вербену, удалось ее открыть. В ней оказались кресты и орденские ленты. Тогда Бербен воскликнул с забавным акцентом парижского гавроша:

— Патрон, вот, коробочка с образчиками!

Теперь я расскажу другой забавный инцидент.

Уже в то время осведомлялись относительно людей, принадлежащих к известному кругу общества, — позволяет ли состояние их здоровья перевезти их в арестный дом?

Говорили, что генерал д’Андло очень болен. Судебный следователь пригласил с собой доктора Бруарделя, но это светило медицинского мира могло констатировать только то, что больной имел достаточно сил, чтобы бежать. Впоследствии Корнелий Герц причинил гораздо больше хлопот господину Бруарделю!

По поводу дела д’Андло мне было приказано провести обыск на улице Цирка у одной наездницы, которая слыла за очень близкую приятельницу бежавшего генерала.

Я захватил большую связку писем и бумаг и на этот раз не забыл их опечатать! Я довел свою пунктуальность до того, что потребовал, чтобы эта дама сама приложила свою печать на пакеты.

Между тем, спустя несколько дней, она уехала в Америку, а так как без нее нельзя было вскрывать печатей, пришлось оставить их в неприкосновенности… Процесс состоялся, а эти бумаги и поныне, должно быть, еще покоятся в каком-нибудь пыльном углу канцелярии.

Отсюда следует, что в полицейском деле не всегда удобно согласовать закон и здравый смысл.

Каждый день приносил мне все новые и новые предписания арестов и обысков. По правде сказать, я ничего не понимал в том, как руководится это дело, и с недоумением видел, что некоторые лица тайком раздували этот процесс, печальные последствия которого они публично оплакивали.

Наконец, 23 октября над моей головой разразилась буря. Я присутствовал при снятии печатей с бумаг, арестованных мной у госпожи Лимузен, как вдруг услышал ее восклицание:

— Здесь недостает всех писем генерала Тибодена и двух писем Вильсона!

Так как после обыска я передал все бумаги господину Граньону, теперь отправился к нему, чтобы сообщить о заявлениях госпожи Лимузен.

На следующий день я встретился опять с этой дамой у судебного следователя Аталена, и она еще раз настойчиво потребовала свои письма. Я снова отправился к господину Граньону, который сам отвез упомянутые письма господину Буше, генеральному прокурору, Бернару — прокурору республики и Аталену, судебному следователю.

Увы, это еще не был конец!

На суде, во время разбора дела Кафареля, обнаружилось, что письма, возвращенные господином Граньоном, были переписаны Вильсоном, — следовательно, извлечены из опечатанного пакета, уничтожены и подделаны только в тот день, когда Лимузен их потребовала.

В наличности подделки не могло быть сомнения. В 1884 году, — время, когда были написаны эти письма, — бланки палаты имели с правой стороны, вверху листка, клеймо фабрики, расположенное в таком порядке: В. F. К. — Rives.

Между тем в 1885 году клеймо изменилось, и его оттискивали посреди листка в следующем виде: Rives В. F. К.

Письма Вильсона, написанные в 1884 году, оказались на бумаге, изготовленной в 1885 году.

Всем еще памятен скандал, вызванный этим разоблачением, хотя с тех пор прошло более десяти лет. Что касается меня лично, то я никогда не забуду тех неприятностей и передряг, которые я испытал, когда был вызван следственной комиссией, назначенной палатой депутатов.

События следовали с ошеломляющей быстротой.

Господин Граньон, вызванный следственной комиссией, замкнулся в профессиональной тайне. Он сообщил, что передал военному министру два письма, одно подписанное Алексис, другое — Берже, двумя чиновниками. Они были немедленно исключены со службы. Письма генерала Тибодена отыскали в забытом опечатанном пакете. Оставались письма, подписанные Вильсоном. Вот показания, данные Граньоном перед следственной комиссией:

— Я не могу дать вам никаких объяснений. После того, как я сделал заявление президенту Совета министров. Я не должен его повторять, пока не буду освобожден от профессиональной тайны, которая меня связывает. Я говорил о двух письмах, переданных мной генералу Феррону, так как военный министр мне это разрешил. Если правительство мне разрешит, я расскажу обо всем остальном.