Убийцы Российской Империи. Тайные пружины революции 1917

— Указание из центра предписывало Яковлеву оказать содействие местным властям в перевозке царя в более безопасное и надежное место. Это официальная, по крайней мере заявленная в печати, версия. «Известия» в свое время сообщали, что на комиссара Яковлева «было возложено выполнение распоряжения Сов<ета> Нар<одных> Ком<иссаров] о переезде быв<шего> царя из Тобольска в Екатеринбург». Эта версия вызывает большое сомнение. Навряд ли было необходимым отправлять человека из Москвы, чтобы решить чисто «уральско-сибирскую» задачу. Даже при всем недоверии к местным властям, «перенаселенным» эсерами. Яковлев мог выполнять иную, более важную задачу… Соколов «знает», «уверен» в том, о чем думал царь. И эту свою «прозорливость» он обнаруживает, похоже, только затем, чтобы «замазать» нелепую надежду «помазанника божия» на возвращение ему царских привилегий. «Я знаю, — писал Соколов, — что подобное толкование уже встретило однажды в печати попытку высмеять мысль Царя: подписать Брестский договор. Писали, что над этим рассмеется любой красноармеец». И действительно, подобное заявление столь важного государственного мужа могло вызвать если не улыбку, то сожаление. Ведь в этих словах, выразивших сокровенную надежду на возврат старого, заключался и весь парадокс положения «сибирского новопоселенца». Его по-детски искренняя и наивная фраза — это не царская глупость, а царская трагедия. Опороченный и преданный своими близкими и далекими подданными, присягавшими ему на верность, он, именно в то время, когда, быть может, утвердился в своем высоком «божественном» предназначении, о чем убеждает его многочисленная переписка, вдруг лишается и этого утверждения, и всего, что с ним связано. Последние дни перед вынужденным отречением, оставшиеся в воспоминаниях очевидцев тех событий, если и во многом противоречивы, то все же красноречиво повествуют о больших душевных переживаниях и метаниях царя перед принятием рокового решения… Но вот, в место его униженной ссылки, в место забвения, прибывает посланец от Москвы… Николай II встречает его чуть ли не в штыки, но, побеседовав наедине, вдруг меняет свое отношение.

Впрочем, «комиссар», как оказывается, старый знакомец, более того — царский должник. Должник жизнью, а не чем-нибудь другим. Но мог ли Яковлев доверить высокородному подопечному свою вторую миссию — полуофициальную, известную для Москвы и скрытую от Екатеринбурга? Возможно, беря в учет столь значительный долг — обязанность жизнью (когда-то Николай II заменил флотскому офицеру Яковлеву смертную казнь каторгой), и мог сообщить, что ему поручено доставить бывшего царя в Москву. Зачем? И это мог сообщить. Да и царь, бывший, должен был сам догадаться: не для наград и не для очередного коронования. Кстати, Советская власть уже заявила, что Николай Романов предстанет перед открытым судом народа. Скорее всего, что такой информацией бывший эсер, вступивший в большевистскую партию с нечистыми помыслами, Яковлев (Мячин) поделился с высокопоставленным «узником». Потому-то, не исключено, Николай II с присущей его характеру «византийской хитростью» и произнес на первый взгляд нелепую фразу.