Убить Батыя!

Вперед в сопровождении двух воинов, державших щиты, выехал лучник. Они были вне пределов досягаемости наших лучников, но Алджибай крикнул по стене, чтобы не стреляли, понятно, что сейчас что-то будет.

Я показала Вятичу на развевающиеся по ту сторону оврага хвосты на высоком шесте:

– Пожаловал. Как ты думаешь, сидит или все еще стоит?

– Сидит, у него шаманка хорошая, залечила, небось.

Лучник с усилием натянул большой лук и отправил в нашу сторону стрелу, причем не просто в нашу, а именно в мою. Стрела упала навесом, не причинив никому вреда. Ее подобрали, и тут же раздался хохот Алджибая:

– Ты посмотри, как они войну объявляют?! Стрела-то позолоченная! Да, наконечник позолоченный!

Мы с Вятичем рассмеялись. Ай да Батый! Не пожалел на меня позолоты.

– А чего ж не золота?

– Много чести, курчонок ты мой щипаный. Перчатка брошена, придется поднимать.

Осада началась.

Я не знала, как далеко идет потайной ход, и меня начали мучить опасения, потому что монголы расположились, кажется, по всей округе. Куда ж уходить?

У Батыя с собой явно не было больших осадных машин, таких, какие разбили стены Рязани. Понятно, тогда их притащили по льду Оки, а здесь пришлось продираться через лес. Но монголы тут же начали собирать малые машины, причем делали это на виду у защитников, чтобы поняли, что им грозит.

Еще одну страшную вещь увидели те, кто стоял на стене. Под большими котлами были разведены большие костры.

– Это еще зачем? – удивился Алджибай.

Я знала зачем, но объяснять не стала, развернулась и поторопилась прочь со стены. Вятич за мной.

– Что?

– Они будут вытапливать жир из пленных, чтобы смазывать свои машины.

– Что?!

– Да, так было под Рязанью.

Стены еще не дрожали от ударов, камни метнули всего несколько раз, только пристреливаясь. А потом все затихло. Мы поднялись наверх посмотреть, что творится. Две осадные машины были уже собраны, и ни у кого не оставалось сомнений, что долгой осады не будет, просто не нужна. Вот эти адские устройства разобьют самый прочный тын за пару дней. Остальное доделают ворвавшиеся в город толпы головорезов. Понятно, что вот эти внизу никого жалеть не станут. Кажется, даже наемники Алджибая осознали, с кем связались.

– Последний день Помпеи…

– Чего так мрачно, гляди на жизнь веселей.

– Кофе Жокей… – невольно буркнула я.

– Что?

– Да так, реклама, чтоб ее.

– Настя, здесь Гугл бессилен. И Яндекс тоже.

– Да! Здесь помогут только международные санкции, ООН например. Но, боюсь, так долго, до ее основания, мы не продержимся.

– Это факт, который приходится признавать.

Вятич пытался шутить, но шутки выходили натянутыми. У нас просто не было другого выхода, кроме как погибать. А я еще не встречала тех, кому бы эта перспектива очень нравилась.

Оглядев окрестности со стены, я мрачно объявила:

– Батый сволочь!

Бровь Вятича удивленно приподнялась:

– Ты в этом сомневалась?

– Нет, но неприятно лишний раз в этом убеждаться. Слушай, а может, он за пайцзой пришел? Мы же не вернули.

– Угу, а заодно за твоей головой.

Я вспомнила монгольских всадников и жителей Сырни.

– А может, мне выйти?

– Зачем?

– Чтобы спасти жителей Сырни.

– Настя, их все равно вырежут.

От стены быстрым шагом шел Алджибай, его взгляд, брошенный на меня, был чуть странным, словно «погранец» извинялся за что-то. Мелькнула мысль, что они решили меня выдать Батыю, чтобы сберечь город. Все верно, если монголам нужна я, то к чему гибнуть всем?

Так и есть, загудело било, созывая горожан на площадь. Я почему-то была совершенно спокойна. Отдадут так отдадут. Жаль, что не убила Батыя, но знать, что на моей совести гибель стольких людей… А еще жаль, что погибну не в бою, а в муках. Нет, я решила попросить об одном: не связывать меня, чтобы смогла хоть плюнуть в рожу этому гаду!

Горожане собрались быстро, все же большинство либо на стенах, либо где-то рядом, подносили стрелы, болты, кипятили воду в ожидании штурма. Алджибай поднялся на возвышение, оглядел притихшую толпу. Он говорил по-русски, нарочно, чтобы поняли и мы тоже. Сказал, что монголы прислали требование выдать им русскую женщину-воина в голубом плаще.

Сотни голов повернулись в мою сторону. Я усмехнулась: Батый верен своему сволочному характеру. Шакал паршивый! Отправить Пуреша с дружиной подальше от его земель, чтобы не мог помешать, стравить эрзя и мокшу… Зря мы не отправили кого-нибудь к Гуюку с рассказом о выжженном знаке! Может, рассказать сейчас? Какая теперь разница. Я знала только одно: Вятич не отдаст меня, а значит, погибнет сам. Плохо, потому что это глупая, бесполезная гибель.

Пока размышляла, пропустила, что еще говорил Алджибай, но судя по тому, как смотрели на меня вокруг, речь шла именно обо мне. Вятич усмехнулся, но не зло, не горестно, скорее довольно. Толпа одобрительно загудела. На помост выскочил Чабас (кто назвал этого бешеного аскиза Чабасом – «спокойным»?). Закричал что-то по-своему, потом перешел на мокшанский, потом что-то выкрикивал по-русски. Я поняла одно – скрученную из его пудового кулака фигу.