Убить Батыя!

Такого страха не испытывал никто из них. Над всем полем сначала пронесся сильнейший вихрь, срывая хвосты с шестов и копий и сбивая с ног лошадей, потом загудело, будто вся земля поднялась на дыбы, а потом внезапно стало темно. Но не ветер или темнота заставили бежать кешиктенов. Над полем… нет, это был даже не звук, а нечто запредельное. В головах словно что-то рвануло, тысячи иголок вонзились в мозги, причиняя невыносимую боль, а еще всех почему-то обуял такой ужас, что сердца, казалось, вот-вот разорвутся! Люди и животные, разом обезумев, ринулись прочь от страшного места. Бату-хан в том числе.

Потом они даже не могли вспомнить, что именно оказалось самым страшным или страшным вообще. Но даже если бы сама земля разверзлась под ногами, поглощая в свои недра, было бы не так ужасно.

Опомнились далеко от места сражения. Долго не могли прийти в себя, у огромных сильных кебтеулов дрожали руки и ноги, не слушались голоса. Хан старался делать вид, что ничего не произошло, приказал поставить походный шатер и позвать шаманку.

– Что это было? Погибла урусутская шаманка?

– Нет, она не шаманка. Но она действительно погибла. А здесь против нас были все колдуны этой земли, их призвал на помощь тот человек, которого ты видел рядом с урусуткой.

– Туда можно вернуться?

– Зачем? Там нет выживших и того воина нет…

– Там остались наши воины.

– Ты не сможешь никого загнать туда еще раз. Урусутка погибла – это главное. Иди вперед, хан.

Урусутка, несомненно, погибла, но легче на душе почему-то не стало, словно где-то в уголке так и осталась частичка того ужаса, который испытал у стен города. И Бату знал, что стоит ему приблизиться к урусутским землям, как ужас вернется вновь. Почему был в этом уверен – непонятно, но не сомневался.

На запад, ну их, эти урусутские леса и болота!

На место последнего сражения у города вышли несколько седых старцев, опиравшихся на свои посохи. Они шли по полю, качая головами и явно разыскивая кого-то. Наконец, один показал на лежавшего вниз лицом воина, рядом с которым виднелся ярко-голубой кусок ткани. Это было тело бездыханной Насти, и рядом лицом вниз Вятич.

Один из седоволосых стариков подержал раскрытую ладонь над девушкой, кивнул:

– Ему все удалось.

Потом так же подержал над самим Вятичем и тоже кивнул:

– Живой.

Четыре старика с трудом потащили тело своего товарища прочь со страшного места. Вятич чуть застонал.

– Потерпи, сынок, сейчас полегчает. Надо убираться с этого проклятого места…

Над погибшими не кружили даже вездесущие вороны, обычно обозначавшие места сражений.

У крепостных стен остались лежать тысячи и тысячи погибших воинов, но никто не спешил устроить им погребальный костер или хотя бы просто собрать оружие. Немного погодя поле битвы занесло снегом, к весне большинство трупов сгнило, летом обильно проросла трава, потом снова выпал снег, ветер нанес немало песка… Но столь сильно было проклятие, что даже звери обходили холм, а птицы облетали стороной.

Ужас все еще ощутимо витал над этим местом…

Он витал и через семь с половиной столетий тоже. Люди не могли без содрогания пройти через глубокий Кудеяров овраг или подойти к стенам бывшей крепости, хотя деревянные стены крепости сгнили и развалились от непогоды. Город остался не только неразрушенным, но даже неразграбленным. Первые столетия любого, кто оказывался рядом, охватывал такой необъяснимый ужас, что ноги сами несли прочь. Заставить подъехать ближе лошадь не получалось, бедная скотина предпочитала лучше погибнуть под кнутом, чем сделать дальше хоть шаг. Даже самые лихие разбойники старательно обходили этот холм стороной.

Но шли века, наступило время полного безверия, и «черные археологи» добрались-таки до заветных мест, разрыли останки, сделали то, что не сделали люди много столетий назад, – разграбили, унося все, до чего добрались их руки. Несчастные не знали одного – унося с собой ценные вещи тринадцатого столетия, они уносили и частицу проклятия, витавшего над этим местом. А проклятие – вещь прилипчивая, подцепить легко, отвязаться трудно. Но это на их совести, и кара предстоит тоже им…

Вокруг кроваво-красная тьма. Нет, не так, в черной пелене перед глазами вспыхивали кровавые всполохи и метались какие-то искры. И каждая такая вспышка отзывалась немыслимой болью.

А еще где-то долбил дятел. Эта птица оказалась неимоверно настырной и бессовестной, она долбила и долбила, не останавливаясь. И дятлу не было никакого дела до того, что мне больно от его стука. Никогда не думала, что дятлы такие наглые. Придется сказать Вятичу, чтобы с ним поговорил покруче, надо же совесть иметь, не один он на белом свете!

Мне почему-то было невыносимо жалко себя, хотелось плакать. Но нельзя, если кто-то из дружины увидит, что я реву, будет позор… Нет, они не посмеются, но я даже повода давать не могу.

Видно, последнее слово я сказала вслух, потому что чей-то голос откликнулся:

– Очнулась, кажется…