Убить, чтобы воскреснуть

Однако главным чувством, которое осело в душе после разговора с матерью, был страх. Сначала смутный, почти неосознанный, затем страх становился все сильнее.

Герман привык усмирять нежелательные эмоции, разлагая их на составные и с каждой справляясь по отдельности. Этот концентрированный страх состоял из трех разных: боязни возобновления старых обид при встрече с родными; боязни дороги — лететь предстояло долго, с несколькими посадками и пересадками, а Герман с детства ненавидел самолеты; боязни женских козней. Намерение покинуть племя Герман держал в тайне от всех, кроме, понятно, Алесана, и не мог понять, каким образом о его отъезде стало известно всем и каждому. Алесан клялся всеми своими богами и даже крестился православной щепотью, что никому и словом не обмолвился. Однако хижина Германа теперь была с утра и до вечера набита женщинами, которые то уговаривали его не уезжать, цветисто, как это умеют только женщины цветных туарегов, повествуя о своих чувствах, то молча плакали, то приводили детей, прямо или косвенно стараясь обратить внимание на фамильное сходство, которого Герман, как ни тщился, не мог обнаружить. Самые умные желали ему доброго пути, счастья на родине и в знак искренности пожеланий приносили подарки. Вот этих-то подарков Герман и боялся больше всего! Потому что все они были наговоренные и могли преградить ему путь домой похлеще непроезжих дорог или посольских вывертов с паспортами. Никто из тех женщин никогда не летал самолетом, поэтому заговор на яму в дороге мог иметь самые неожиданные последствия, сработай он на высоте пятидесяти тысяч метров. Так что днем Герман принимал визитерш, а ночами снимал порчу с подарков. Как правило, это удавалось, но иногда их приходилось уносить в лес и прятать в замаскированной ловчей яме. Особенно жаль было слоновьей кожи, выделанной с поразительным тщанием. Это что-то вроде надувной игрушки — если объясняться привычными категориями. Наполненный воздухом, слон становился огромным и почти живым: мотал хоботом, хлопал ушами, кивал. Он, наверное, смог бы даже летать, если надувать его теплым воздухом или сжиженным гелием. Можно было представить, в какой восторг пришла бы от такого подарка Дашенька! Увы… это оставалось только представлять, потому что со слоном пришлось расстаться. Герман при поддержке Алесана бился над шкурой две ночи, но там была такая черная энергетика… Совершенно бессмысленно убеждать обиженную женщину, что далеко не все на свете управляется магией, а сердце мужчины — вообще в последнюю очередь. Герман даже пытаться не стал и избегал встреч с Суринаной, как только мог.

Наконец прощальные ритуалы закончились. Алесан проводил друга аж до Каира — у него были дела в русском посольстве, которому теперь, с отъездом Германа, надо было искать нового представителя у лесных туарегов, — и даже поучаствовал в продаже изумрудов. Конечно, у Германа на каждый камень был соответствующий сертификат, подтверждающий право собственности, так что никаких неприятных вопросов у ювелиров возникнуть не могло, однако присутствие величавого Абергама Сулайи ХV, появившегося в Каире пусть и не в боевой раскраске, но при знаках королевского отличия, действовало на менял магически. Так что Герман выручил за свои камни по меньшей мере втрое больше, чем намеревался. Теперь он был отвратительно богат и едва успел до отправления самолета оттащить сумки с деньгами в банк, не то, разумеется, возникли бы проблемы с ввозом такой баснословной валютной суммы в Россию. Себе он оставил только четыре изумруда: самых крупных, самых роскошных, не менее чем в три-четыре карата каждый, чистейшей, ровной окраски. Один предназначался маме, другой — Ладе, третий — Дашеньке ко дню совершеннолетия, однако предъявить подарок Герман намеревался тотчас по прибытии. Четвертый… четвертый не предназначался никому конкретно, однако Герман мог бы с собой не лукавить. Он хотел подарить камень женщине — той, которую встретит в России. С глазами светлыми, будто речная вода… Пора и жениться, в конце концов!

И вот позади тягостное прощание с Алесаном, мучительный перелет на чартерном самолете. Он в России! Однако расслабиться, вдохнув дым Отечества, Герману пока не удалось. Выгрузка багажа, таможня, транспортировка…

Герман прилетел в одиннадцать утра, однако с таможенными делами покончил только в четыре. Совершенно одуревший, вышел на площадь перед Внуковским аэропортом и понял, что органически не способен больше думать о багаже. Ничего с ним не сделается, полежит в камере хранения или на каком-нибудь складе. Два чемодана и сумка с первоочередными подарками сестре и племяннице — вот все, что ему сейчас нужно. Приняв это решение, Герман почувствовал себя значительно лучше и пошел покупать машину.