Убить, чтобы воскреснуть

— К Денису? — усмехнулась квартирная хозяйка. — Да знай она его адрес, уже двадцать раз туда съездила бы. Вот сегодня день у телефона просидела, ожидая, что он позвонит, у меня все нервы вымотались, на нее глядя… Не беспокойтесь: вот-вот вернется. В конце концов, выскочила она в чем была, ноги без чулок в сапоги сунула да на халат шубейку набросила.

— Куда выскочила-то? — вскинула брови Валерия.

— Да к этому дядьке. Небось решила, он ей что-то про Дениску скажет, то-то разлетелась! Он минут за пятнадцать-двадцать до вашего прихода заявился, пошептался о чем-то с Катюшкой (она ему и открывала, я его даже не видела), она и говорит: «Я сейчас на два слова выйду!»

— Ну, за это время можно было не два слова, а несколько речей произнести, — рассеянно проговорила Валерия, в последний раз обегая комнату взглядом, и вдруг нахмурилась: — Погодите-ка. Если она выскочила «на два слова», мы на нее должны были в подъезде наткнуться, верно, Альбина? Однако никого не заметили. И машины около дома не видно было. Куда же Катюшка отправилась в такую стужу, на ночь глядя, без чулок и в халате?

— И правда, — озадачилась Марина Алексеевна. — С тех пор чуть не час прошел. Разве что они в другой подъезд пошли поговорить, хотя зачем бы?

— Может быть, — кивнула Валерия, устремляясь к выходу. — Конечно, конечно, там мы ее и найдем. Пошли, Альбина. До свиданья, Марина Алексеевна, спасибо за приют.

— Я Катюшке скажу, что вы приходили! — донеслось до девушек, и наверху захлопнулась дверь.

Валерия быстро застегивала дубленку. Она не спешила выйти из подъезда, а внимательно всматривалась в темные углы за ящиками и под лестницей.

— Ты чего ищешь? — нетерпеливо спросила Альбина, которую просто-таки выворачивало от спертого духа этого неприглядного человеческого жилья. — Думаешь, Катюшка сидит где-нибудь, от нас прячется?

— Или лежит, — буркнула Валерия, с силой ударяя в дверь подъезда и едва не падая с обледенелого крыльца. Ловко удержавшись на ногах, она побежала по дорожке к другому подъезду, а Альбина, то и дело оскальзываясь, за ней.

«Или лежит… Или лежит…» Эти небрежные слова Валерии роились в голове, словно пылинки в солнечном луче. Только эта пляска наводила ужас.

Вбежали в подъезд. Там, показалось, было еще темнее, чем в первом, и запах стоял еще тошнотворнее: где-то жарили лук на маргарине.

— Придержи дверь, — велела Валерия, прикрывая нос шарфом (и ее достало!). — А я посмотрю тут.

Альбина с силой оттянула дверь. Лунные блики слабо рассеивали дурно пахнущую темноту, поигрывая на грязном полу, посверкивая на поверхности какой-то темной лужицы. Валерия тоже обратила на нее внимание. Постояла, пригнувшись, потом шагнула в сторону и тихо выдохнула:

— О боже мой! — вглядываясь под лестницу.

В ту же минуту оказалась рядом с Альбиной и чуть не сшибла ее с крыльца:

— Пошли. Быстро! Да не стой ты столбом!

Она побежала к выходу из палисадника.

— Что там? Куда ты? — бестолково выкрикивала Альбина, едва поспевая следом.

Валерия остановилась, сжала руками голову:

— Да. Да, куда я? Надо позвонить, я где-то тут видела телефон… Нет, лучше подняться к Марине Алексеевне.

— Да что там такое? — выкрикнула Альбина, отшатываясь в сугроб, чтобы не столкнуться с мечущейся Валерией.

Та полуобернулась на бегу:

— Там… она.

— Катюшка? — прошелестела Альбина. — Живая?

— Ну что ты чушь несешь? Как она может быть жива, когда ей горло перерезали? — высоким, полным слез голосом выкрикнула Валерия и исчезла в подъезде.

Альбина замерла. Ноги пристыли к дорожке. Ночь наползала отовсюду: скалилась ухмылкой водителя-доктора, хрипела, как Хинган, хлюпала кровью из перерезанного Катюшкиного горла. Все качалось, заваливалось вокруг, будто Альбина в одну минуту сделалась пьяна, пьянее даже того мужика, который на их с Валерией глазах чуть не зарылся в сугроб, а потом исчез в подворотне…

И в этот момент с холодной, просто-таки патологический ясностью Альбина поняла: тот человек, перерезав Катюшке горло, потом прошел от них в двух шагах… Им встретился убийца.

* * *

Этого не может быть!

Страшные слова, произнесенные Никитой Семеновичем, не увязывались в сознании Германа с именем Дашеньки, с ее семью годами от роду, с этими светленькими кудряшками, которые он знал по фотографиям. Он гнал джип в Москву, а сам то и дело пытался что-то стереть с ветрового стекла. И «дворники» ходили туда-сюда, и ни дождя, ни снега на улице, а все-таки плыли, плыли по стеклу эти слова, от которых судороги сжимали сердце, плыли и расплывались в слезах.

Он все еще не верил, и чем больше отдалялся от Внукова, тем менее реальным казалось признание сторожа. Откуда ему знать правду, этому постороннему, чужому человеку? Этого просто не могло быть! О таких вещах иногда читаешь в газетах, и волосы на голове становятся дыбом, но невозможно представить, чтобы такое случилось в твоей семье, с твоей племянницей… ребенком, кто мог… такое?!