Убить Герострата

Нет, об Антоне вообще думать не хочу. Потому что – приходится это признать – думать о нем еще тяжелее, чем даже о Герострате.

Но… “Лена, я, кажется, русским языком сказал тебе: она останется здесь”. “Я к Маше. Соскучился”.

Когда я училась в четвертом классе, у нас была учительница по математике, помешанная на логических задачах. Те, кто хотел иметь “5”, должны были непременно делать все “дополнительные задания”. Одну такую задачку я помнила до сих пор. В ней говорилось о трех мальчиках и трех девочках, живущих в разных городах. Зловредные дети встретились и начали напропалую врать друг другу, кто где живет. Требовалось определить их происхождение, на основании того, что только один из них говорит правду.

В моем случае все было гораздо сложнее. Я крупно сомневалась, что хотя бы один из всех компании говорил правду.

От мыслей о вранье глобальном я плавно перешла к вранью частному – своему собственному.

Допустим, я не слишком похожа на свою паспортную фотографию. Но запросить Сочи и убедиться, что девичья фамилия Аллы Уваловой Мартынова, - большого ума не надо. И что дальше?

В тех детективах, которые я читала по долгу службы и просто для удовольствия, подробности милицейско-прокурорского делопроизводства обычно опускались. Видимо, авторы сами слабо в этом разбирались. Мои собственные юридические познания состояли из обрывочных воспоминаний о школьном курсе обществоведения и каких-то статей в газетах.

И что же мне светит? Кажется, сначала должны возбудить уголовное дело. Или отказать в возбуждении уголовного дела. В этом случае меня должны отпустить. В противном – мне предстоит встреча со следователем, который либо опустит меня под подписку о невыезде, либо отправит в следственный изолятор. Но поскольку я подозреваюсь в совершении “особо тяжких преступлений”, подписка мне, скорее всего, не грозит. Потом будет бесконечно длинное следствие. Мне предъявят обвинения, дело передадут в суд, которого придется ждать еще лет сто. И только потом я окажусь в колонии. По всей видимости, строгого режима.

Я так живо представила себе, как выхожу на свободу (разумеется, с чистой совестью!), лет так через пятнадцать, а то и через все двадцать пять: потрепанная тетка, почти пенсионного возраста, седая и без единого зуба. Идти мне, разумеется, некуда. И вот я разыскиваю Герострата – солидного, преуспевающего. Царапаюсь в ворота его особняка, чтобы попросить поделиться остатками миллиона, а он проезжает мимо на белом “Роллс-ройсе”, окатывая меня грязью, и приказывает охране спустить на меня собак.

Да уж, чем-чем, а отсутствием воображения я никогда не страдала. “Тебе бы книги писать, - ворчал Мишка, выслушивая мою маниловщину по поводу перестройки дачи или переустройства общества. – Ненаучную фантастику”. Начнем с того, что Корнилов никак не сможет воспользоваться деньгами со счета. По той простой причине, что не знает, где диск.

И потом, извините! С какой это стати мне отправляться в колонию строгого режима? Я, на минуточку, никого не убивала. И если уж в чем и виновата, так только в хроническом воспалении дурости.

Но тут я вспомнила загадочный визит капитана Зотова, которому так и не смогла придумать мало-мальски разумного объяснения. И приуныла. Изначально всё и все против меня. И доказать я ничего не смогу.

Так… Насколько я помню, закон запрещает допросы в ночное время, за исключением экстремальных случаев. Значит, до утра меня никто трогать не будет. Можно наконец сосредоточиться и подумать. В тюрьму не хотелось. Ну просто очень не хотелось. Было бы за что! Но что же делать?

Сосредоточиться не удавалось. По вполне прозаической причине. Я огляделась по сторонам и поинтересовалась:

- А где унитаз?

Соседка, которая назвалась Викторией Григорьевной, дремала, привалившись к стене. На мой вопрос она приоткрыла глаза и хмыкнула:

- Унитаз будет в СИЗО. Он же – параша.

- А здесь как? – настаивала я.

- Постучи в дверь. Может, и выведут. Или до утра терпи.

Без всякой надежды на успех я стала колотить ногой в дверь. Минут через пять окошко лязгнуло и приоткрылось.

- Чего тебе? – спросил Форменный Бугай – так я решила его называть.

- В туалет. Очень надо.

- Перебьешься!

- Тогда придется на пол. Не могу терпеть.

Подумав, Форменный Бугай открыл дверь и осмотрел меня с ног до головы, как племенную скотину. Как надоел мне за последнее время этот раздевающий взгляд, кто бы знал!

- Ладно, отведу. Но придется поработать.

- Как? – глупо спросила я, надеясь, что поняла его неправильно.

- Дура что ли?

Нет, все-таки правильно.

- Не могу.

- Это почему еще? – возмутился он.

- Неужели непонятно? У меня… это самое!

Под “этим самым” можно было понимать что угодно – от критических дней до сифилиса или СПИДа. Не знаю, что подумал он, но, почесав репу, пошел на компромисс:

- Тогда серьги давай!