Убить Горби

– Да пошел ты со своим открытым текстом! Уже завтра, независимо от исхода «концерта», всем будет наплевать на условности. Проснитесь там у себя в трубе, выйдите на улицу, хотя бы послушайте, что люди говорят. В конце-концов, за кого собираетесь умирать, товарищ капитан?! За кого, я тебя спрашиваю, дурашка! Дай сказать! За Янаева? Или за «папу», за Крючкова? «Хороший мужик, хороший мужик»… Это не профессия! Что ж он так опростоволосился? Или, может, ты хочешь за Стародубцева?.. Твои друзья, соседи, девки, с которыми ты целовался по скверам, они тут все, а ты на другой стороне.

– Пашка, не преувеличивай. Тебе мозги запудрили Ельцин с Руцким. Вся страна сидит тихо и не выступает. И только здесь…

– Вова, мне до Ельцина дела нет, я тут за людей стою, за будущее, за детей… И вообще за президента СССР. За президента, которого вы свергли.

– Мы свергли… Что ты несешь? Какое ты им будущее хочешь дать? Вот с этой шпаной?! Павел, окстись! Если их не схватить за руку, они все растащат по своим углам, от страны останется только воспоминание. А потом будете охать, возмущаться: «Как же так, мы Белый дом защищали, а они себе «волги» покупают и детей в МГИМО устраивают».

– Хорошо… Хорошо, Володя. Мы друзья, мы-то должны друг друга понять… Эх, жалко, нет с нами Олега… Куда он запропастился? Вот кто тебя точно бы образумил.

– Паш, иди ты на хрен, у меня приказ. Ладно, давай лучше о другом поговорим, но очень лаконично. Мне уже нельзя с тобой продолжать этот треп. Все, кто нас сейчас слушает… В общем, у них, наверное, уже уши завяли от попытки расшифровать нашу беседу. Давай, если… Мало ли, как все пойдет… давай встретимся…

– Где и когда?

Вовка задумался. В рации что-то сначала потрескивало, а после воцарилась тишина. Пашка даже подумал, что связь прервалась.

– Вспомни пиццерию на Чернышевского. Мечты наши… – наконец отозвался Вовка.

– Пиццерию помню. Мечты – нет.

– Старик, тут уже не могу помочь, напрягись. Вы еще очень умничали тогда по поводу моих знаний по истории. Про полководцев великих речь шла.

– Постараюсь вспомнить… Дата?

– Когда? Да вот хотя бы первого мая! Понял меня?

– Хорошо, я тебя понял. Какого года?

Рация в руках Павла «сдохла». Села чертова батарея.

– Вова, прием!

Бесполезно…

– Эх, Вовка, – вздохнул Павел. – Я-то понял, а понял ли ты меня, дурья башка?

«Если не увидимся сегодня с ним – а я бы очень хотел избежать такой встречи – придется первого мая как-то оказаться в Лондоне на Трафальгарской площади».

Он положил рацию на стул, поднял автомат, подошел к краю крыши. Там, в окнах гостиницы «Украина», появились первые отражения рассвета нового дня, 21 августа 1991 года.

По внутренней связи Дома Советов голосом Александра Любимова пугали людей предстоящим штурмом: «Призываем всех защитников Белого дома не подходить близко к окнам, выходящим на реку Москву. По неподтвержденным данным, в здании гостиницы «Украина» заняли позиции снайперы…».

«Женщинам рекомендовано покинуть здание и прилегающие территории…».

«Во избежание кровопролития и ненужных жертв, призываем граждан отойти на пятьдесят метров от Дома Советов и не вступать в столкновения с военными».

«Будьте начеку: агенты хунты проникли в Белый дом. Их приметы: люди высокого роста, коротко стриженые…».

– Е-мое… нет, ну что за идиоты! – вырвалось у Павла.

Видимо, получилось громко. Два десантника, смолящие сигареты одну за другой, метнули в его сторону вопросительные взгляды.

Павел махнул рукой, дескать, внимания не обращайте…

«Будет штурм, не будет штурма… Главное, в коллекторе, в подземном переходе или под мостом Вовка. А с ним еще человек двести лучших в мире бойцов, его братьев. Как же так!? И патроны у них не учебные. По телеку показывали какого-то майора спецназа. Он демонстрировал пустые магазины. А корреспондентка, дура, на всю страну вещала, мол, смотрите, ребята не вооружены и не станут стрелять в своих сограждан. Могла бы попросить расстегнуть карманы разгрузки да поглядеть запасные магазины…».

Тут же, в штаб-квартире российской власти, собралась хоть и очень интересная компания, впору автографы брать у каждого второго, но Пашке совсем чуждая. Журналисты, иностранцы, все носятся по коридорам, суетятся с важным видом, преисполненные сопричастности к историческим событиям.

«Видел сегодня в буфете Ростроповича… Того и гляди уронит автомат или ненароком нажмет на что-нибудь не то. Но вид геройский. Похоже, думает, будут штурмовать и не боится. Одним словом, мужик, хоть и музыкант. Режиссер и актер Никита Михалков, бравый с виду, а тоже пороху не нюхал. А ну как убьют известного человека? Пули-то они хоть и «исторические», но ни чинов, ни званий, ни любви народной не признают – губят всех без разбору. Срикошетит какая-нибудь от стены – и нет вам всенародного любимца. И почему их никто не образумит? Я и эти парни из ВДВ будем их всех защищать от своих бывших товарищей. Были бы мы все вместе сейчас, на одной стороне – я, Вовка, Олег. Тогда, глядишь, можно было рассчитывать на лучшее. А так на что рассчитывать? Такая махина против смешного анклава!»