Убить Юлю

За пять минут казенной тишины, показавшимися ему вечностью, Пинчерук постарел лет на десять. (Третьяк был бы доволен — весь сценарий, до мелочей, разработал он сам, Полошенко только отдал нужные команды. Усталый следователь не имел понятия о смысле беседы, так как получил общие директивы и задание «провести работу» в нужном режиме.)

Наконец дверь открылась. Но на пороге вместо красноглазого (тот с чистой совестью отправился домой, отсыпаться) стоял совсем молодой человек с колючими темными глазками, который с легкой издевкой в голосе (но при этом очень вежливо) сообщил, что «господина Пинчерука ожидает Президент».

...По лестнице Витя спускался на ватных ногах, воспаленный мозг, вместо того чтобы работать, в садистских деталях рисовал камерные ужасы и зверские допросы, на которых он, прикованный к стулу, сломленный и раздавленный, отвратительно скулил, не выдержав очередной пытки...

Он так углубился в мрачные фантазии, что остолбенел, увидев у служебного входа не помятый «воронок», а новенький «Пассат» со спецномерами. «...А, да, конечно, это же к Президенту! Пока что...» — подумалось как-то вяло.

В летящей по Липкам машине страх сменился абсолютным, пугающим безразличием. Конечно, ОНИ все знали. И скорее всего, с самого начала... Витя вдруг ясно-ясно понял тех, кто, утратив последнюю надежду, молится об одном: «Господи, хоть бы поскорей!..» Раньше эта мысль казалась какой-то надуманной, книжной...

Уже поднимаясь по ступеням здания Администрации, он вспомнил, что Президента нет в стране, вчера вечером он сам слышал по телевизору, но даже эта, главная и ключевая мысль, не ударила током, а вяло протекла через сознание. Какая теперь разница?..

Все происходило словно в тумане. Встретившие его люди были не просто вежливы, а говорили с ним почти нежно:

— Будьте любезны, сюда...

— Прошу вас...

— Добрый день... Вас ожидают...

Он не смог стряхнуть оцепенения даже тогда, когда вдруг осознал, что находится в огромном кабинете, и поднявшийся ему навстречу Коля Мартынко со снисходительно-зверским дружелюбием (явно копируя палачей НКВД из современных фильмов) рявкнул:

— Ну что» гражданин Пинчерук, еб вашу мать, будем глотать сопли или служить родине верой и правдой?!.

Шок прошел позже, когда Мартынко, понимая, что перегнул палку, отпаивал его, медленно опустившегося на ласковую кожу дивана, «Мартелем». И прошел вместе с непривычно покорным осознанием. Да, он будет им служить... Верой и этой, как ее... правдой...

Рамзай

Он не любил модного сейчас слова «метросексуал», в котором явно звучало что-то откровенно пидорское. Тем не менее подпадал под эту категорию мужчин, как никто другой, — даже утренний поход в санузел походил у него на ритуал. Шампунь для волос, гель для душа — все было «брендовым», стильным и дорогим. После бритья — идеального, тщательного, неспешного — он не растирал лицо автершейвом, а втирал в розовую, не по возрасту молодую кожу щек специальный крем, ожидая, пока тот впитается, придирчиво рассматривал свое отражение в зеркале — идеальна ли прическа, не появились ли первые морщинки...

Затем выпивал стакан апельсинового сока, выкуривал первую сигарету («Грейхаундз Хоутел», очень дорогие, сверхлегкие, их мало где продают, а выпускают и вовсе только в Швейцарии), постепенно входя в реальность нового дня и привычно осознавая, что он, Рамзай, очень нравится себе. Да и не только себе, судя по всему... Ночная гостья — девятнадцать лет, студенточка, умница, нежно-порочная без намека на вульгарность — убежала рано утром счастливая, влюбленная, уже мечтающая о новой встрече... А ведь он ей в отцы годится...

Уже одетый в костюм от «Роберто Кавалли», который подчеркивал стройную фигуру и сидел идеально, с полагающейся легкой небрежностью, Рамзай почувствовал, что голоден. В ресторане отеля готовили изумительно, но киевское утро за окном было таким свежим и прозрачным, так приятно пахло остывшей за ночь листвой... Он решил, что пообедает в городе, хороших ресторанов в Киеве много.

Выйдя из гостиницы, бросил взгляд на «Омегу», перешел улицу. За несколько дней он изучил центр древнего города идеально, до мелочей. Вспомнил, что недавно проезжал мимо красивого ресторана с каким-то странным, наверное украинским, названием, и решил, что обязательно там побывает. Тут же сориентировался, прошел полквартала. Чтобы срезать угол, уверенно свернул в проходной двор. Роющийся в мусорном баке бомж поднял на него выцветшие глаза, равнодушно отвернулся...

Какой идиот придумал, что в миг смерти перед человеком проносится вся его жизнь? Поравнявшийся с бомжом Рамзай не успел ни удивиться, ни испугаться. Два чуть слышных хлопка даже не спугнули стайку бродящих по двору жирных голубей, зато за долю секунды превратили лицо элитного киллера в отвратительного вида месиво из мяса и дробленых костей.

А часы с его остывающей руки чуть позже снял совсем другой бомж, настоящий, давным-давно привыкший принимать жизнь во всем ее причудливом разнообразии...

Свои

В мире снова все было правильно.