Убить Хемингуэя

Но что-то было явно не так. То, что появилось из нее, было не маленькой головкой, а вымазанной кровью попкой.

Она закричала.

Находиться здесь, пытаться родить ребенка без посторонней помощи было само по себе кошмаром. Ее муж должен был бы сейчас ходить семь раз вокруг дома по часовой стрелке или собирать рябиновые ягоды, чтобы облегчить ее страдания. Она не должна была оставаться одна, выносить все это в одиночестве.

Но она была одна – и видела, что ребенок не может родиться, он практически обречен погибнуть, его положение – верная смерть для него самого и матери.

Теперь еще это, подумала она и выругала себя. Что со мной такое, черт побери?

Ханна рассвирепела, теперь все пошло насмарку – все время считала, что у нее все хорошо, а оказалось, что она обречена.

Хватая ртом воздух, Ханна попыталась вспомнить, что нужно делать, если у плода ягодичное предлежание, как дать им обоим шанс на выживание.

Ханна знала, что даже в присутствии врача роды при ягодичном предлежании крайне опасны. Чаще всего делают кесарево сечение – операцию, которую Ханна при всем желании не могла сама себе сделать, даже если бы имела соответствующую подготовку.

Был еще один вариант. Она могла дать ребенку больше простора, разрезав себя от влагалища до заднего прохода. Даже будь у нее нож, Ханна сомневалась, что смогла бы себя разрезать. А теперь там уже застрял ребенок.

Было бы хоть немного легче, если бы этот ребенок был у нее не первым.

Но это не имело значения, поскольку это был первый ребенок, она была одна, ребенок лежал в ней попкой вперед. Скорее всего, и она, и ребенок умрут медленной смертью. Если бы только ребенок повернулся вниз головкой, Ханна была почти уверена, что справилась бы сама, точно так же, как делали другие женщины столетия до нее.

Но ее ребенок лежал неправильно.

Крошечные ножки младенца были прижаты к его маленькому сплющенному личику. Возможно, даже вероятно, что пуповина тоже располагалась неправильно, что она обмоталась вокруг тоненькой шейки ребенка.

Шейки ее уже мертвого ребенка.

Мертвого.

Смерть.

Ненайденная страна, которую Папа пытался найти едва ли не с рождения. Ханна относилась к этому вопросу иначе: наверняка лучше жить в надежде, чем прибыть в пункт назначения. Папа флиртовал со смертью с немногословной пылкостью. Ханна этой пылкости не разделяла. Она была в ужасе, что может умереть в одиночестве, рядом со своим крошечным мертвым ребенком, находившимся наполовину снаружи, наполовину внутри матери.

Пресвятая Богородица, до чего же больно.

Может быть, ребенок уже умер, причем некоторое время назад.

Конечно. Разумеется, ребенок мертв.

К этому привело все, что я делала до этого момента. Все, что только возможно, я делала неправильно, и все указывало на то, что ребенок мертв, готовило меня к этому.

Вообще-то, это все стечение обстоятельств и дикое невезение, уверила себя Ханна. Все зависит от величины головки и достаточно широкой тазобедренной кости – значительно более широкой, чем у подружки Кэтрин Баркли[38] или у той индианки из рассказа Папы, чей трусливый муж перерезал себе горло, потому что не мог слышать жуткие крики жены при родах.

Ханна думала об этих неприятных вещах, одновременно читая обрывки молитв и вспоминая подзабытую инструкцию, которую она когда-то просматривала.

Она все еще хрипло звала на помощь, но голос уже стал еле слышным, не громче шепота.

Она продолжала напоминать себе, что следует дышать и тужиться, тужиться сильнее, чтобы помочь ее крошечному ребенку пробиться через родовой канал неправильной стороной вперед. Помоги ребенку выбраться, начать дышать и жить. Потуги должны совпадать с высшими точками боли, которая наступала неизбежно, с математической точностью.

Тут инстинктивно Ханна сунула ладонь внутрь себя. Она почувствовала, как рвется кожа, которую она некоторое время назад хотела разрезать, и мельком подумала, во что ей обойдется потом эта невольная, но Богом посланная спасительная эпизиотомия.

Ханна подсунула ладонь под ягодицы ребенка, обхватила узенькие бедра и протащила его через свою изуродованную и пульсирующую вагину и дальше, вон из своего тела.

Вот так.

Вот так.

Вот так.

Ханна не могла сказать, как долго это продолжалось: ее крики без голоса, но одновременно мягкое выталкивание хрупкого ребенка из тела его измученной матери.

Теперь осталось только достать головку, скорее всего, мертвого ребенка – наиболее опасный маневр во всей этой безнадежной эпопее.

Мэри Хемингуэй, по крайней мере, была дарована благодать быть без сознания во время мучений в Вайоминге.

Ханна вынуждена встречать свою смерть одна, с открытыми глазами, и она холодела от ужаса такой перспективы.