Убить королеву

Я хорошо играю в кости, даже очень хорошо. Научилась у конюхов в Ланхерне. Я постоянно обыгрывала их, но отец заставлял меня возвращать им деньги. Я уже несколько часов сижу за столом с тремя другими парнями и играю в игру под названием хэзард. Я выиграла четыре пенса, насосалась эля, и все идет спокойно.

— Шанс, — говорит парень рядом со мной.

Я только что выкинула пятерку, главное очко — восемь, и это означает, что я не выиграла и не проиграла, а должна бросать снова.

— Ставка? — он хочет знать, поставлю ли я еще денег на то, что выкину главное очко следующим броском.

Я не отвечаю, просто роюсь в горке монет перед собой и бросаю на стол три пенса. Я уже понимаю, что парни не говорят лишку, если можно просто что-то сделать. Я кидаю кости снова, и мне везет — вся игра строится на везении. Я выкидываю восьмерку и выигрываю кон. Трое остальных стонут. Мысленно я воплю от радости, потому что выиграла аж целый шиллинг, на который смогу прожить еще три недели! Но я узнала и то, что парни свои чувства не показывают, поэтому просто сгребаю монеты в тот самый кошелек, который дал мне Кейтсби, и сую его в карман.

Звенит колокольчик у двери. Он всегда звенит, когда кто-то приходит или уходит. Но на этот раз толпа шепчется, и это, а может, и что другое, меня настораживает. Я отрываюсь от своего выигрыша и вижу десяток с лишним взрослых мужчин и юношей. Они направляются к большому столу рядом с нашим, за которым уже играют в карты. Но, увидев новоприбывших, игроки вскакивают, позабыв об игре, трясут новичкам руки и хлопают их по плечам, а потом переходят за соседний стол.

— Это кто еще? — спрашиваю я у соседа.

Это актеры из «Глобуса». Из театра. Видишь того высокого с бородой?

Они все высокие и с бородами.

— Это Ричард Бёрбедж. Он там самый главный. Во всех пьесах представляет. А тот, рыжий, это Уилл Кемп, он играет всякие смешные роли, шутов, дураков и все такое. А вон тот темный рядом с ним — Уильям Шекспир.

Имена Бёрбеджа и Кемпа мне ничего не говорят, но Шекспир — другое дело. Из Лондона отец всегда привозил стихи Кристофера Марло и пьесы Шекспира, прямиком с печатного станка, не дав чернилам толком просохнуть. «Тит Андроник», «Бесплодные усилия любви», «Ромео и Джульетта». Я их все обожала и много размышляла о людях, которые их написали. Они казались мне романтичными и удалыми. А теперь шутка фортуны, которая пришлась бы ко двору в любой из пьес Шекспира, привела к тому, что сам он сидит в пяти футах от меня. Он вовсе не романтичный и не удалой. Он неряшливый и некрасивый, ботинки у него не зашнурованы, рубашка распахнута у ворота, а лицо и руки в чернилах.

Шекспир и его люди устраиваются на свободных стульях. Им даже не приходится ничего заказывать — во всяком случае, так, как научилась я. Не надо стучать по столу и поднимать один палец, чтобы принесли эля, и два — чтобы выпить чего покрепче. Выпивка оказывается на их столе, хотя они еще не успели снять плащи. Они пьют, болтают и смеются, громко и оживленно, как будто знают, что все наблюдают за ними, и хотят развлечь публику, хоть и не в театре.

Я собираюсь вернуться к игре, но тут вижу его. Темноволосого, небрежно одетого юношу, сидящего с краю. Как и все, он держит кружку, кивает и улыбается, когда ему что-то говорят, но при этом мне ясно, что ему нет до остальных никакого дела. Он медленно переводит напряженный взгляд с одного человека на другого, как будто пересчитывая их. Один бородатый, на месте. Второй, на месте. Одна стойка красного дерева, сорок пьяных гостей, две пары оленьих рогов на зеленых стенах. Все на месте.

Потом он замечает меня. Я жду, что он отведет взгляд — один паренек, на месте, — но этого не происходит. Может, потому, что я единственный человек в трактире, которому наплевать на чужие дела, а может, из-за дикой прически, как будто меня обстригли овечьими ножницами.

Я вздрагиваю под его взглядом, но потом вспоминаю, что одета парнем. Тогда я вдруг решаю, что он каким-то образом разгадал мой маскарад, и пугаюсь. Поэтому я делаю самую мужскую вещь, на которую способна, — поднимаю стакан, как будто хочу выпить с ним. Еще одна вещь, позволенная только парням: девушкой я бы никогда не решилась вести себя так откровенно.

Он не поднимает стакана в ответ, а просто отворачивается. Но я все же замечаю улыбку на его лице. Это не избавляет меня от всех страхов, но, по крайней мере, теперь он смотрит на кого-то другого. А точнее, на рыжего по имени Кемп, который говорит так громко, что его: слышно с другого конца зала.

— И где нам взять актеров в такой короткий срок? — Он спрашивает это у Шекспира, который лениво развалился на своем стуле и пьет из кружки.

— В Лондоне нет недостатка в актерах. Если я завтра повешу объявление, перед «Глобусом» выстроится очередь.

— Простых актеров полно, — соглашается человек по имени Бёрбедж. — Но нельзя же выставить простых актеров перед королевой.

Услышав это, я забываю об игре.

— Их посредственность послужит фоном твоему таланту, — вкрадчиво сообщает Шекспир, и Бёрбедж надувается. — И давай потише, это же тайна.