Убить отступника

– Наш монарх сказал, что таких верных государю и отечеству, как вы, Александр Дмитриевич, надо поощрять и приближать, – генерал откашлялся и тожественно заговорил. – Так вот посему, дорогой вы наш Александр Дмитриевич, высочайше повелено… наградить вас Орденом святого Владимира первой степени…

– Благодарствую…

– Дать вам имение во Владимирской губернии. И это еще не все. Самое главное, его величество распорядился присвоить вам титул графа.

Голевский, удивленный и польщенный, просиял.

– Mais non![36]

И гаркнул от избытка чувств:

– Да здравствует наш государь император! Виват! Служу Отечеству!

– Виват императору! – прокричали все офицеры.

Княжна смотрела на своего кумира с немым восхищением. Что там Ахиллес, Ганнибал, Цезарь или Александр Македонский. Голевский – вот ее герой! И какой герой! На все времена и столетия. На ее глазах заблестели слезы умиления и восторга. И если бы не генеральская свита и сам шеф жандармов, то княжна бы в восторженном порыве кинулась к любимому на грудь. Бенкендорф пожал руку новоиспеченному генералу.

– Выздоравливайте, любезный Александр Дмитриевич. Государь с вами еще побеседует. Честь имею, Дарья Николаевна.

Бенкендорф вышел из помещения, а за ним двинулась и вся его свита. Только Снетков задержался на мгновение у постели раненого героя, торопливо пожал Голевскому руку и, сказав «выздоравливайте», поспешил за шефом.

Едва посетители ушли, княжна подскочила к жениху и заключила того в нежные и сладкие объятья. Он прижался к ней сильней, поцеловал.

– Мой милый Сашенька! – в порыве восторга воскликнула Дарья.

«Милый!» Как ласкает это слово. Оно словно гладит по голове. Словно перебирает нежнейшими пальчиками и взъерошивает волосы…

– Дашенька! Вот видишь, моя душечка, государь достойно оценил мои усилия. И не придется мне отныне краснеть перед твоими богатыми и родовитыми родственниками за свои дырявые штаны и за свой чин.

Княжна отпрянула от него, счастливо заглянула в его глаза, заразительно рассмеялась и снова прижалась к нему всем телом.

– Даже если бы ты не получил все эти милости и почести от императора, я бы не перестала тебя любить и не отказалась от тебя никогда, даже ни при каких обстоятельствах, затруднениях, лишениях. Ты мой герой, ты мой суженый, и я люблю тебя, и у нас все будет замечательно. Ведь мы любим друг друга. Правда?

– Конечно, моя дорогая.

Губы влюбленных сблизились и слились в упоительном и весьма продолжительном поцелуе…

* * *

Графа Переверзева лишили состояния, прав, титула, заменили виселицу бессрочной каторгой и сослали в Сибирь. Шепелеву дали 20 лет каторги. Вера, сломленная арестом мужа и злословием света, сделалась затворницей, резко заболела и слегла. Вот уж поистине ирония судьбы – отреклась от любимого человека, чтобы избежать осуждения высшего общества, а вышла замуж за нелюбимого человека, который выставил ее на посмешище. Желала неизлечимой болезни сестре, а сама заполучила подобную хворь.

Даша попросила капитана приехать проведать больную сестру.

– Она тает на глазах, – с грустью в голосе сказала княжна.

– Что говорят врачи? – искренне поинтересовался Голевский.

– Ничего утешительного… Вера просила вас приехать к ней… проведать. Она ждет тебя с нетерпением.

– Eh bien, ma cher[37], я поеду к ней, но только завтра. Сегодня у меня важные дела.

– Как знаешь… – сникла княжна.

На следующий день Голевский, как и обещал, нанес визит своей бывшей возлюбленной.

В комнате полумрак, мало свеч, лампада под образами. Запах лекарств, ладана. Вера лежала в глубине перины, лицо заострилось, исхудало, только глаза горели лихорадочным блеском. Волнистые пряди волос разметались по подушке. Рядом склянки, банки, кружки, пилюли. Увидев Голевского, она слабо улыбнулась.

– Bonjour, Вера.

– Bonjour, Александр Дмитриевич. Ах, как я рада, что вы приехали.

– Avant tout dites moi comment vous allez?[38] Что говорят эскулапы?

– Я безнадежна, я знаю. Бог меня жестоко наказал.

– Полноте, Вера. За что, позвольте спросить, он вас наказал? Вы поправитесь.

Она отрицательно покачала головой.

– Меня Бог наказал. И стало быть, за дело… А помните, Александр Дмитриевич, как мы стояли на берегу Яузы? Целовались, болтали и все мечтали о свадьбе? – вдруг погрустнев, спросила она.

– Помню, – отвел взор Голевский.

В ее глазах промелькнула затаенная боль.

– Я до сих пор не могу забыть то время. Начать бы жизнь сначала, все было бы по-иному. Если бы не моя слабость… Ты никогда не простишь меня?

– Я простил.

Крупные, искрение слезы продолжали катиться из ее глаз.

– Даша проживает мою жизнь и получает то, что я могла бы получить. Но я рада за сестру, она сильная, выстрадала свое счастье, а я получила то, что заслуживала. Прости… Еще хочу покаяться перед тобой. Я пыталась сжечь твое письмо к Даше, но отец не дал. Я ездила к знахарке и покупала ядовитую траву, я хотела отравить ее…

– Как? Не может быть!