Убить Отца

В то время как Данте гасил свет, надеясь, что чудовище взглянет на него в ответ, Альберти высадил Коломбу возле дома ее матери. Коломба позвонила ей на обратном пути. В голосе матери звучала такая обида, что молодая женщина решила, не откладывая, заехать на еженедельный совместный ужин.

Альберти с видом побитой собаки открыл перед ней дверцу автомобиля.

– Завтра возьму больничный, госпожа Каселли. Чувствую себя совершенно разбитым.

– Предупреди начальство.

– Мое начальство – это вы.

– Стоит мне выйти из машины – и я тебе не указ.

«Не говоря уже о том, что я пнула коллегу в лицо», – мысленно добавила она.

– Передавай привет господину Ровере.

– Увидимся, госпожа Каселли, – сказал Альберти.

Коломба улыбнулась, и Альберти осознал, насколько она красива.

– Будь молодцом, – сказала она. – А то закончишь, как я.

Мать Коломбы жила в палаццо восемнадцатого века позади площади Оролоджио. Квартиру в историческом центре города ей завещал умерший десять лет тому назад муж, в свою очередь получивший ее в наследство от отца, – эта квартира была одним из немногих осколков былых времен, которые семья не успела растранжирить вместе с остатками благородства.

Лицо ее шестидесятилетней матери покрывал густой макияж, а зеленые, как у Коломбы, глаза подчеркивали голубые тени. Она появилась в дверном проеме, одетая в джинсы, белую рубашку поло и серьги, которые подарила ей на Новый год дочь. Расцеловав ее, мать первым делом показала ей на сережки:

– Видела, что я надела?

– Видела, спасибо.

– Что ж ты такая грязная… В полях, что ли, шныряла?

Коломба расшнуровала перепачканные армейские ботинки и сняла их вместе с влажными носками. Проигнорировав протянутые матерью тапочки, она прошлась по мраморному полу босиком. Ей это нравилось с самого детства.

– Да.

Лицо матери просветлело.

– Ты вышла на работу?

– Нет, мам. Я еще в отпуске.

Мать разочарованно скривилась и демонстративно взглянула на висящую у входа фотографию принимающей присягу Коломбы:

– Видишь хоть, какая ты тут симпатичная?

– Молодая и глупая.

– Не говори так, – возмущенно сказала мать и провела ее на кухню. Стол был накрыт на одного. – Я уже поела.

Коломба села.

– Слушай, раз уж ты приглашаешь на ужин, могла бы и поесть за компанию.

– Да я не голодная, весь день кусочничала. – Она поставила перед Коломбой бокал и налила ей вина из той же бутылки, которую открыла для нее неделю назад. – Я тебе кое-что взяла в закусочной, что у нас на первом этаже открылась. Просто вкуснятина. Бешеных денег стоит, зато и правда объедение.

– Спасибо.

Мать переложила ей на тарелку телятину из металлизированной упаковки. В чересчур водянистом соусе плавал одинокий каперс. Коломба ела в полной тишине. Мать, стоя, наблюдала за ней.

– Я тут подумала, ты вроде пошла на поправку. Похоже, ты в хорошей форме. И больше не хромаешь.

– Колено еще иногда побаливает, – сказала Коломба.

– Но видно же, что тебе лучше.

Коломба отложила вилку, едва удержавшись, чтобы не ударить ей об стол:

– И?

– Вот встретишь кого из сослуживцев, что они о тебе подумают?

– Что мне повезло. Мам, в жизни все не как в кино. Если есть вариант сачкануть, мои сослуживцы его не упустят.

– Что, все как один?

– Нет, не все. Но это работа, а не призвание. – Коломба вернулась к еде. «Если когда-то у меня и было призвание, то я его потеряла», – мысленно добавила она. – Причем большую часть времени работа муторная.

– Твоя работа не скучная.

– Если за интересную работу приходится расплачиваться неделями на больничной койке, да здравствует скука.

– Но ты можешь вернуться в строй когда захочешь, правда? – Мать произносила «вернуться в строй», как будто зачитывала реплику из полицейского сериала. – Тебе довольно сказать им, что хорошо себя чувствуешь.

– Все не так просто.

– Но ты могла бы, верно?

Коломба вздохнула:

– Да, могла бы. Но не собираюсь.

– И когда же ты думаешь вернуться в строй?

– Никогда. Я ухожу в отставку.

Коломба собиралась объявить о своем решении в более деликатной форме, но вышло иначе. Мать отвернулась к выключенной плите, на которой стояла замасленная упаковка из магазина.

– Ага.

Коломба знала, лучше вести себя как ни в чем не бывало, но тут же спросила:

– Что «ага», мама? Что ты, блин, хочешь сказать?

Мать обернулась и взглянула на Коломбу. На ее лице появилось разочарованное выражение, которое она приберегала для особых случаев. Как, например, когда в четырнадцать Коломба объявила, что больше не хочет заниматься плаванием, в шестнадцать – что бросает уроки фортепиано, а в двадцать два – что вместо защиты диссертации собирается сдавать экзамен на комиссара полиции.

– Дело твое, – сказала мать. – Если хочешь бросить на ветер все, чего добилась, я тебе помешать не могу. Хотя нам с твоим отцом пришлось пойти на немалые жертвы ради твоей учебы.

– Слушай, диплом я получила. И потом, ты даже не хотела, чтоб я сдавала вступительные в полицию. Ты тогда сказала: «Какой позор, будешь выписывать штрафы на парковке!»

– Зато потом я поняла, что эта работа тебе по душе. Я видела, что ты довольна!

– Да тебе просто вскружили голову мои фото в газете!