Убить перевертыша

А утром он увидел этого парня на перроне Павелецкого вокзала разговаривающим с каким-то человеком в легкой шляпке на голове.

Мурзин прошел мимо них, заметив скрытый интерес к своей персоне, и, как в воду, погрузился в вокзальную толчею. Обычно люди в толпе быстро теряются, но человек в шляпке теряться не хотел, то и дело попадался на глаза, как Мурзин ни крутился между киосков, лотков, узлов и баулов, горами громоздившихся посреди залов. Это означало только одно: пасут не кого-то, а именно его. Он не знал, кому это нужно и зачем, но по давней привычке никому не давать информации о себе, решил оторваться. Способов в его арсенале было немало, и ему удалось это уже через несколько минут.

Из первого же таксофона Мурзин позвонил Кондратьеву, но телефон у него молчал. Заливался долгими трелями и телефон Новикова во Фрязине. Не вешая трубку, Мурзин некоторое время стоял в кабине, соображая, что теперь делать. Решил сэкономить время и съездить пока в райцентр к следователю.

От вокзала до вокзала по кольцевому метро долго ли? Уже через полчаса Мурзин сидел в вагоне электрички, вполне довольный собой. Электричка оказалась последней перед обычным на подмосковных железных дорогах двухчасовым перерывом в движении поездов, и получалось, что разговор со следователем придется как раз на "мертвое время". Потом поезда пойдут один за другим и он успеет в Москву к обеденному времени. Нынче — не прежде, в кафе-ресторанах нормальные люди не обедают: кто может, бегут домой. А значит, и Новиков и Кондратьев всего скорей будут дома…

Однако следователя Овсянникова на месте не оказалось, и возникла дилемма: ждать или возвращаться в Москву и приехать сюда позднее? Он совсем уж собрался уходить, как пришел следователь, щеголеватый господин с бегающими глазами, раскрасневшийся, должно быть, после сытного обеда.

— Я вас больше ждал! — нервно выкрикнул следователь и кивнул на стул: садись, мол.

— Почта нынче не торопится, — сказал Мурзин. — Я выехал сразу, как получил повестку.

— Ну-ну, многозначительно произнес следователь и решительно, будто это были игральные карты, выкинул на стол чистые допросные листы.

И началось все то, что уже было: вопросы, предупреждения, опять вопросы.

— Что между вами было?

— Ничего. Сидели, разговаривали. Выпили, конечно, не без этого.

— Много?

— Что много?

— Выпили сколько? Там были две бутылки, только початые. Где остальные?

— Какие остальные?

— Не хотите же вы сказать, что только это и выпили? На тхоих-то мужиков? Бхосьте, товахищ, э-э…гхажданин Мухзин.

Следователь безбожно картавил.

— Старые друзья. Поговорить, повспоминать, вот главное-то.

— О чем вы говохили?

— Ну-у… разве все перескажешь.

— Пхидется, пхидется. Было убийство, вы не забыли?

— Ну, про жизнь говорили.

— Конкхетней, пожалуйста.

— Говорили о том, что Россию грабят, растлевают. Об этом теперь все говорят.

— Нет, не все! — с вызовом сказал следователь.

— Кроме разве тех, кто живет в раю, а не на грешной земле.

— Не знаю, не знаю. Вон хынок чехез дохогу. Чего только нет. А ханьше — пустые пхилавки.

— А вам не приходило в голову, что было бы, если бы раньше власти додумались повсеместно увеличить цены, скажем, в десять раз, а зарплату оставить прежней?

Следователь растерянно уставился на Мурзина. Похоже, он и в самом деле не думал о таком варианте.

— А Михонов, убитый, хазделял вашу точку зхения?

Мурзин мысленно усмехнулся. Молодой следователь, молодой да ранний. Так уверовал в свою премудрость, что даже не замечает, что выдает версию, на которой, всего скорей, будет строить обвинение. И в милиции намекали на это: пьяная ссора, пьяная драка и… С пьянкой, правда, прокол получался: по полтораста граммов на мужика — разве это пьянка? А вот тема для спора убедительная. Вся Россия нынче переругалась. Мужья с женами, родители с детьми, бывшие народы-братья с другими народами-братьями…

— Отвечайте на вопхос.

— Я отвечаю. По-моему, мы нормально беседуем.

— Я вас не на беседу вызвал, а на допхос.

— Допрос свидетеля — это же все равно, что доверительное собеседование.

— Вы не свидетель, а подозхеваемый.

Сначала обдало жаром, потом холодом. Предполагал, что следствие не обойдет такой версии, но заявленная прямо, она возмутила. И только давняя привычка гасить свою гневливость удержала от резкостей.

— Тогда допрашивайте.

— Вы меня не учите!..

— Тогда я буду молчать.

Но молчание подозреваемого не устраивало следователя, и он сменил тон.

— Нет, вы хассказывайте. У вас жизнь за спиной, большой опыт, а у меня что!

И опять Мурзин усмехнулся. Наивен следователь, мальчишка. Неужели не понимает, что виден насквозь? Знает ведь, кем был собеседник. Что ж, раз желает разговора, пусть будет разговор.

— Неужели вы не понимаете, что происходит со страной?

Следователь сделал нетерпеливый жест.

— Я думаю, в вас говохит обида бывшего гэбиста.

— А отец Иоанн тоже был гэбистом?

— Кто? Фамилию, пожалуйста.

— Фамилию я не знаю. Его все зовут митрополитом Иоанном.

— Ах, этот. Он-то при чем?