Убить перевертыша

— Он признавал с глубокой скорбью, что из-за нас, немцев, многим народам и странам причинено много страданий, винил себя за то, что мы мало молились, не так сильно верили…

— С нас последнюю рубаху снимают, — нетерпеливо перебил его Сергей. Не каяться надо, а дело делать…

Он злился, он испытывал горестное чувство досады. Ну, что такое происходит с людьми, позволяющими так легко выворачивать свои мозги! Захотелось рассказать Фогелю все, что сам знал. Да ведь не поймет сразу. А растолковывать да убеждать — сколько на это надо времени…

Со стороны дорожки послышались шаги, и Фогель замолчал. Сергею захотелось встать и уйти, на прощание сказав этому очумелому пару ласковых. Но ведь на него так надеются… И он, постаравшись придать голосу противную елейность, спросил:

— Значит, что же, не надо бороться со злом?

— Надо, — обрадованно подхватил Фогель. И придвинулся ближе к Сергею, и снял шляпу, положил ее рядом с собой. — Но как бороться? Любовь, радость, мир, благость, милосердие, вера, кротость, воздержание — вот орудия достижения цели. После войны Германия была раздроблена, но долготерпением и настойчивостью все преодолела и теперь сильна и едина. И Россия поднимется. Только не надо умножать ненависть…

— Но поступили с Россией отнюдь не милосердно.

Фогель развел руками.

— На то воля Божья.

Внезапно он встал и взял шляпу.

— Я думал, что мне удастся убедить вас, молодой человек. Сожалею.

Резким взмахом руки он надел шляпу и решительно полез через кустарник. Когда Сергей тоже выбрался на песчаную дорожку, Фогель был уже далеко, втянув голову в плечи, он быстро шагал обратно к дому. Посмотрев ему вслед, Сергей пошел в противоположную сторону. Людей в лесу по-прежнему не было никого. Только в одном месте встретился ему единственный любитель природы, сидевший на скамье с развернутой газетой в руках.

Вскоре впереди, в просвете меж деревьями, Сергей увидел длинный палец телебашни. Она возникла сразу вся, от толстого бетонного основания до полосатого шпиля, вонзившегося в небесную голубизну, и многооконного утолщения, висевшего на полуторастаметровой высоте. Возле башни стояли машины, похаживали люди. Подойдя ближе, Сергей прочел объявление, что подъем на смотровую площадку башни стоит 3 марки, и обрадовался возможности отвлечься от неприятного разговора с Фогелем. Он купил билет, в ожидании лифта нетерпеливо походил по нижнему вестибюлю, посмотрел сувенирные киоски, постоял у входа в комнату игровых автоматов, борясь с желанием рискнуть. Вдруг получится, как тогда, в Гамбурге? Но удержал себя: не стоит дразнить Фортуну в такую недобрую минуту.

Прибывший лифт пропел звоночками, и молоденькая симпатичная лифтерша принялась настойчиво зазывать тех, у кого были куплены билеты.

Зеленые цифры на табло указателя высоты в лифте мелькали одна за другой — 5,6,7,8… На цифре 22 Сергей вспомнил об Эмке. На цифре своего возраста — 37 ему нестерпимо захотелось плюнуть на высотную экзотику и немедленно ехать в Тюбинген. А потом внезапно пришла мысль, от которой он задергался, заоглядывался на лифтершу, на четверых, таких же, как он, туристов-созерцателей. Одного из них — высокого господина в темных очках с белым шрамом на щеке он где-то видел, но где именно, сразу не вспомнил. Да и не до воспоминаний было, так ошарашила его мысль новой надеждой: а что если к богобоязненному Фогелю подослать завтрашнюю пасторшу — Эмку? Может, они найдут общий язык?..

Но тут на табло застыла цифра 150, и дверь лифта открылась. Просторная, несколько шагов в ширину, смотровая площадка обегала башню по кругу. Шумел ветер, упругий, порывистый, довольно-таки холодный. Два пухлых облачка, висевшие над башней, казались совсем близкими — рукой достать.

Барьер, ограждавший смотровую площадку, был утыкан длинными стальными зубьями, загнутыми внутрь, а за ними открывался такой простор, что захватывало дух. Город, словно нагромождения игрушечных кубиков, лежал в долине. Жилые кварталы, парки, промышленные районы, городские поселки, леса, вылетные магистрали, виноградники, клиньями вползавшие в город чуть ли не до центра. За зелеными горбами гор, в соседних долинах, тоже пестрели ряды домов, — там были другие городские районы.

Под стальными зубьями по окружности смотровой площадки тянулась медная полоса с выгравированными на ней названиями городов и расстояниями до них. До Москвы было ровно 2000 километров.

Кто-то тронул Сергея за рукав и тихо произнес над самым ухом:

— Спокойно, Сергей Новиков, не оглядывайтесь. Я — свой. Называю два имени: Мурзин и Фогель… Я сказал: не оглядывайтесь! Смотрите вниз. Развилка дорог, стоянка машин, справа, у самого леса — красная черепичная крыша кафе. В этой забегаловке жду вас через десять минут. Я спускаюсь первым лифтом, вы — следующим.

Неизвестный отошел, и тогда Сергей оглянулся. И узнал: тот самый тип в темных очках и со шрамом на щеке, что сидел в лесу на скамье с газетой в руках и поднялся сюда вместе с ним.