Убить ворона

…В Генеральной прокуратуре царили смятение и переполох. По растерянному лицу своих помощников Турецкий понял, что произошло нечто из ряда вон выходящее. Едва Александр сбросил пальто, намокшее от весеннего дождя, ему сообщили, что Сосновский предпринял попытку самоубийства. Лошадиной дозой снотворного – тривиальным способом всех суицидов – адвокат решил свести счеты с жизнью, но какой-то маленькой капельки не хватило, и теперь он находится в реанимации, а на дачу к Сосновскому выехала оперативно-следственная группа.

Когда Турецкий примчался к деревянному дому, у ворот скопилось столько машин, что места для его автомобиля не нашлось. Пришлось припарковаться у соседней дачи, хозяин которой с тревогой высовывал нос из-за высокого забора, но не осмеливался выйти разобраться с нарушителями дачного спокойствия. Оказалось, что Сосновского не повезли сразу в больницу, а попытались вернуть к жизни прямо в кабинете, за столом которого и заснул мертвым сном самоубийца. В холле собралось все семейство адвоката, по большей части испуганное, не осознавшее, что происходит. Привыкнув существовать с мыслью о том, что обо всех и обо всем заботится всесильный, безотказный отец семейства, тихая жена застыла, словно парализованная. Невестки организовались в черную стайку с многочисленными отпрысками, которые испуганно хлопали пуговичками-глазенками, томясь от тишины и шепота взрослых. Сыновья как-то вообще расплылись между полок с книгами, словно подчеркивая, что мужское начало этой семьи окончательно умирает в соседней комнате.

Турецкому доложили, что около полудня, когда Александр с Питером устроились в «Бочке», Сосновский приехал на дачу, заперся в своем кабинете, просил, по словам жены, не мешать ему сосредоточиться. От последнего вздоха адвоката спас внепланово нагрянувший нахальный клиент, который убедил жену постучаться в кабинет на предмет разрешения ему аудиенции. Когда бедная женщина заглянула в замочную скважину, то сразу же поняла, что произошло страшное, – адвокат хрипел, раскинув руки по креслу, изо рта его рвалась белая пена. С помощью клиента удалось взломать двери, и теперь врачи боролись за жизнь самоубийцы.

Турецкому по-своему стало жаль Сосновского, старика, закрутившегося в циклоне семейных забот.

«Зачем он отравился? Не хотел позора тюрьмы в глазах своих детей и внуков? Боялся неволи? А может, боялся кого-то более всесильного? Кого-то, к чьему логову ему удалось подползти, учуяв след Чиркова? Спасал своих детенышей?»

Дверь кабинета распахнулась. Мужчина в белом халате, устало вытирая пот со лба, стаскивал с головы шапочку. В глубине проема видны были фигуры медсестер, по их заторможенному, безвоздушному состоянию Турецкий отчетливо определил: все кончено, персонал отключает аппаратуру и записывает последние показания для того, чтобы внести их в свидетельство о смерти. Появились серые люди с носилками, тело с кожаного дивана, на котором когда-то сидели просители – родственники революционеров, перекочевало на брезент с двумя ручками.

«К чему это земное благополучие, если конец у всех одинаков – убог и бесприютен?» Мимо Турецкого пронесли мертвое тело.

На столе, усеянном пустыми ампулами, лежал конверт, адресованный Турецкому. В нем содержалась записка: «Не верю вам, не верю никому… Все катится к черту – не только личная судьба, но и вся страна. Мне страшно за детей, за внуков, за их будущее. Этот акт – всего лишь трагическая необходимость…» Последние строчки, вероятно, писались в начале агонии. Строчки медленно сползали вниз, не в силах удержать прямолинейности. Потом буквы заменились непонятными каракулями и лишь в конце, по-видимому, страшным усилием воли самоубийца вывел едва понятое Турецким: «…находится в швейцарском банке „Кредит-Свисс“… все с МАИ…»

Они выехали почти одновременно – реанимационный автомобиль с трупом Сосновского и Турецкий, мчавшийся со скоростью сто двадцать километров в час в Генпрокуратуру. Ни один крик, всхлип не нарушил мертвенной тишины семейства адвоката. Смысл фразы о «Кредит-Свисс» был Александру ясен: Чирков имел счет именно в этом уважаемом швейцарском банке. Скорее всего, открывал он его не сам, а с помощью все того же друга. И наверное, человек, о котором рассказывал Сосновский, что-то знал о ниточках, тянущихся к этому мафиозному типу. Турецкий теперь явственно представил смятение адвоката. Когда Сосновский понял, что пути преступления ведут на самый верх, он ощутил себя между двух огней. С одной стороны, пресс закона – Турецкий, которому он обязан будет выдать человека Чирка; с другой – сам Чирок и его банда, которая не остановится ни перед чем, чтобы убрать адвоката.