Убить Зверстра

Медперсонал больницы, сколько здесь лечилась Дарья Петровна, не менялся. Лечебные корпуса располагалась на окраине города, фактически в пригородном поселке, застроенном частными домами с крошечными участочками земли возле каждого. Эти лоскутки, казалось, были меньше дачных, сотки по три-четыре, так густо лепились дома. Найти работу на месте было нелегко, и местные жители ценили ее выше хорошего оклада или других престижных показателей. Кроме этого, Елизавета Климовна умела сохранять в коллективе чудом привившийся здесь сплав трудолюбия, ответственности и чувства долга, и ни под каким предлогом старалась не расставаться со старыми и проверенными сотрудниками.

— В этих стенах больного лечит даже атмосфера, а мне не сразу удалось создать ее именно такой, — говорила она.

Действительно, атмосфера в отделении была приятной, доброжелательной, в ней сочеталось что-то домашнее с официальным. И сочетание это сохранялось в таких выверенных пропорциях, что больного исцеляло даже слово санитарки, тем более что все «девушки с тряпкой в руке» имели высшее образование и при случае могли заменить медсестер, а то и врачей.

В эту ночь «санитарила» Вита, совсем молоденькая девушка, работавшая здесь год или два. Ясенева ее мало знала и немного стеснялась. Поглядывая с благодарностью на ее заботу, она улыбнулась, извиняясь, и девушка заметила эту улыбку.

— Чуть полегчало, Дарья Петровна?

— Лишь чуть, — созналась та.

Присев возле больной, лежащей посреди коридора на ковровой дорожке, Вита не спускала с нее глаз. Она молчала, только смотрела, от чего Ясенева и вовсе зашлась смущением, проявившимся в ней характерным образом:

Вот такие парадоксы,

Гни их в рог:

Не хватает пары досок

Мне на гроб.

Простужусь, почивши в бозе.

Что с вас взять,

Как начнете на морозе отпевать?

— Что за черный юмор? — отреагировала на импровизацию поэтессы подоспевшая с настойкой женьшеня Надежда Борисовна. — Сейчас вольем в вас «эликсир жизни» и на кроватку под капельничку переведем.

— Нет! — всполошилась Ясенева. — В палате чужая женщина, страшная. Я не пойду туда. Пусть сначала она уйдет, — отпустившая ее дрожь возникла вновь, но на этот раз не от перепада давления, а от воспоминаний о старухе.

Надежда Борисовна открыла дверь в палату, обвела ее взглядом и, не найдя никого, шагнула за порог, затем прошла дальше, зажгла свет. Там никого не было, вещи лежали на своих местах. Стол, на котором аккуратными стопками покоились книги, чистая бумага и листки рукописей, здорово ее облагораживал, придавая вид старинной кельи летописца-отшельника.

Медсестра вернулась к Ясеневой, возобновившей безуспешные попытки подняться. Зайдя сбоку, она подхватила больную под мышки и помогла ей встать. Впрочем, оставлять ее без помощи для самостоятельного перемещения было нельзя — Ясенева сильно шаталась, нетвердо держалась на ногах.

— Что случилось, Дарья Петровна? Почему вдруг во сне возник приступ, которых у вас сто лет не было?

— Ко мне зашла женщина. Она сумасшедшая. Набросилась на меня, — сбивчиво начала объяснять больная, растирая лоб в старательных попытках вспомнить все в деталях.

— Когда она к вам зашла?

— Минут пятнадцать-двадцать назад.

— Но я уже два часа лежу на диване напротив вашей двери, и не видела, чтобы туда кто-то входил.

— Возможно, вы задремали? Да она и сейчас там! Она не выходила. Я помню все, я не теряла сознания.

— Никого там нет.

Ясенева смотрела на нее широко открытыми глазами.

— Как нет? Не может быть, — не верила она словам медсестры.

— Давайте вместе посмотрим, — Надежда Борисовна подвела Ясеневу к открытой двери, помогла ей преодолеть порог и зайти в палату.

Там оставались включенными верхние светильники, которые заливали сиротские углы выморочным искусственным светом.

— Действительно, — прошептала Ясенева и… провалилась в беспамятство.

10

Пришла она в себя, когда за окном серело, вставал несмелый, квелый февральский рассвет. Из коридора доносился топот ног, из чего следовало, что уже начался рабочий день и весь персонал в сборе.

Левая рука Ясеневой оказалась привязанной к краю кровати, и к ней тянулись трубочки от стоящего рядом штатива. В коже с внутренней стороны локтя торчала игла, дважды зафиксированная на руке кусочками лейкопластыря. Вверху штатива располагалась пузатая бутылка, установленная, как и полагается, горлышком вниз, из которой мерно капала светло-прозрачная жидкость, стекавшая по пластиковым бокам трубочек в иглу, а затем в вену больной.

— Снова сибазон, глюкоза… — произнесла вслух Ясенева, предвосхищая собственные вопросы и пришпиливая себя этими словами к всамделишности и обыденности происходящего, к рядовым заботам и обязанностям больного, чтобы не выпендриваться, что она так любила делать.

— Ага, — согласилась я, улучив удобный момент. — Только сибазон и глюкозу вы уже скушали и благополучно отоспали. Теперь вам капают что-то противоприпадочное, то есть противоспазматическое.

Ясенева повернулась ко мне:

— Дерзишь?