Убить Зверстра

Как волновалась моя мама! Она сделала попытку что-то сказать, пообещать, заверить, поручиться за меня. Честно говоря, втайне она и не надеялась, что Ясенева возьмет меня к себе. Но тут выяснилось, что мы влезли в долги! Ведь деньги, потраченные на мою учебу, видимо, надо вернуть?

Я помню, что тогда вновь зазвонил телефон. Продолжались переговоры относительно того, кто должен платить рабочим за переупаковку книг. Ясенева не хотела доводить дело до директора.

— Сколько пачек привезли на переупаковку? — перекрикивала она шум переплетного цеха, доносящийся из трубки.

Ей что-то ответили.

— И вы из-за этого готовы ставить вопрос официально? Давайте ставить, я не против. Но оплачивать ваш брак не буду.

Понятно, господа мастера из переплетного цеха решили взять Ясеневу за горло: или плати нам за срочную работу, или, если ты такая законница, мы потянем резинку, и ты дороже заплатишь за простой машины, которую заказала на Москву. Я знала этих мастеров, потому что у них мы проходили ознакомительную практику, знала их методы.

— Нет, нет, — спокойно отвечала Ясенева.

Вот тогда, в тот момент, я впервые увидела его, родного брата сатаны, исчадие ада, этого умника, этого паразита.

Кажется, Дарья Петровна еще говорила по телефону, когда он завоевал пространство кабинета. Именно завоевал, потому что его стихия — бой. Вокруг стало мало места для остальных: где-то на задворках ограниченного объема комнаты существовали мы с мамой, Валя, телефонный аппарат с чьим-то жалким голосом внутри. Все отодвинулось прочь. Ее рука, протянутая к трубке, оказалась отрезанной от остального мира, потому что он перестал для нее существовать. И она бросила трубку на рычаг, так и не сказав напоследок короткое резюме, идя добровольно навстречу той изолированности с ним, единственным, которую он диктовал своим появлением и непроизнесенной волей.

Дудки, конечно, чтобы она стушевалась перед ним, но в улыбке расплылась, это таки да.

«Здравствуйте» — с обеих сторон было произнесено одинаково напряженно и многозначительно. Чувствовалось, что за этим словом скрывались смыслы, понятные только им. Еще что-то читалось в интонациях, в глазах, в позах, в паузах между словами.

Что я тогда понимала? Разве я могла оценить то, что видела? А все же замерла, букашка! — значит, не совсем пень-колода.

Упоение, его чарующий аромат, его колдовское наваждение, его нектарную сладость и мучительную горечь предчувствий — вот что ощущали мы, невольные свидетели их встречи, и пили, пили его, словно вино причастия к интересам и заботам духа. А чем жили эти двое? О! — это необъяснимо.

— Вы прочитали? — в его глазах засветилось лукавое любопытство с торжествующей уверенностью в победе.

— Прочитала, — она не могла согнать улыбку с лица.

Да, видимо, и не пыталась это сделать, ибо поняла, что не улыбаться сейчас, видя его и ощущая безграничное счастье от этого, не может. Поэтому оставила попытки сохранить строгий, равнодушный или беспечный вид. Она умела сдаваться на милость жизни, быть естественной и прекрасной. Владела искусством во всех ситуациях не быть маленькой, затерявшейся или смешной.

Поэтому сказанное ею «прочитала» и ликующая, неподвластная осуждению улыбка были так же значительны и огромны, как и его самоуверенность.

— И как? — поинтересовался он, озадаченный тем, что на него не хлынул поток славословий.

— Вы же видите, — демонстрировала она себя. — Я превратилась в улыбку. И пока не соберу и не поставлю свое лицо на прежнее место, разговаривать со мной бесполезно.

— Почему? — теперь я понимаю, что он пытался кокетничать, но все мелкое, наносное, невсамделишное разбивалось о ее неподдельность.

— Потому что ум растворился в восхищении. Растаял. Я не могу в таком состоянии говорить с вами, не хочу казаться глупой.

— Что же делать? — он не смог скрыть растерянности, его озадачило достоинство, с каким это было сказано.

— Недели через две я приду в себя, и мы обо всем поговорим.

— Через две недели? — вспыхнул он, возмутился, без стеснения и напористо. Резким движением взял стоящий в стороне стул, с грохотом поставил перед ее столом. — Нам некогда ждать две недели, надо работать.

Ясенева по-прежнему улыбалась, заливаясь безотчетным счастьем, нескрываемым, осознаваемым, главным надо всем, что существовало вокруг.

В его взгляде появился восторг: как же надо было проникнуться его выдумкой и мироощущением, чтобы так безбоязненно высказать ему свое одобрение; как надо разделять его ценности, убеждения, чтобы с такой безгрешностью и отвагой признаться в этом ему; какой внутренней силой надо обладать, чтобы возвысить надо всем этим свое понимание.

А она молчала. Смотрела на него во все глаза, как будто не видела перед этим сто раз, и лишь крылья тонко очерченного носа заметно трепетали, улавливая выдыхаемые им потоки воздуха.

— Сделаем так, — снова заговорил он. — Завтра я принесу вам еще парочку моих книг, вы их прочитаете, и вам будет легче со мною общаться.

— А что, теперь вы принесете свои слабые книги? — намекнула она, что он предлагает ей разочарование как метод приземления отношений.