Убитая чайка

Буря усиливалась… Солнце захватила своим резко очерченным краем синяя туча, и оно постепенно потухало за облаками, не послав нам даже и последней прощальной улыбки. Набегавшие на отмель волны стонали и пели свои угрюмые песни. Белые гребни волн всё дальше и дальше набегали на гладкую отмель, оставляя на песке овальные следы от мелких галек, обломков тростника и разноцветных раковин.

Яркие молнии пронизывали мглистую даль, но их раскалённые зигзаги не отражало почерневшее море. Вдали обрушивались гулкие удары грома, и морской ветер приносил их отголоски на берег. Но стены скал не откликались эхом, и угрюмое ворчание грома затихало в нестройном хоре волн…

Вдали, около рыбацкой хижины мы все разом увидели белую фигуру «патриарха» и остановились, скрыв друг от друга своё открытие.

— Постойте здесь минуту, — сказала Анна Николаевна, — посмотрите, господа, какой угрюмый ландшафт, — и она указала рукою в сторону моря.

— Пойдёмте лучше в скалы, а то скоро пойдёт дождь, — посоветовал Гущин, — смотрите, какой занавеской он опустился над морем.

Мы двинулись с отмели к берегу.

Старик быстрой походкой приближался к нам. Я ясно рассмотрел его высокую фигуру, белую широкополую шляпу и седую бороду.

Опираясь на палку, он шёл быстро, и всё время его лицо было обращено к бушующему морю, как будто он следил за яркими молниями и прислушивался к гулу отдалённого грома. Мы укрылись за скалами, и он прошёл мимо, не заметив нас.

— Как я рад, что мы с ним не встретились! — проговорил Гущин.

Мы молчали.

До дождя мы быстро добежали до рыбацкой хижины и решили здесь переждать ливень. Вдруг мы услышали со стороны берега какие-то крики… Мы осмотрелись. По тропинке, спускавшейся к 6ерегу, бежали два мужика и, громко крича, размахивали руками в нашу сторону. Нам показалось, что они зовут нас, и мы приостановились.

— Эй… господа… идите… барышня ваша утопла… утопла!..

Мы бросились к мысу и скоро за уступом камня увидели группу людей.

На песке, выброшенный волнами, лежал труп Наденьки. Её голова, а особенно лицо, были изуродованы, светло-сиреневое платье местами разодрано: очевидно, труп её долго бился о камни, а потом был выброшен на отмель…

— Она умерла… — сказал кто-то в толпе незнакомых нам людей, а, может быть, это нам послышалось.

Анна Николаевна как безумная обхватывала руками похолодевший труп девушки и громко выкрикивала: «Надя!.. Надя!.. Надя!..» Но прибрежное эхо уже не повторяло дорогого нам имени…

Волны стонали… В тёмном небе грохотал гром…

* * *

Недели через две после похорон Наденьки случайно я раскрыл книгу одного толстого журнала и нашёл коротенькую записку.

«Имя Христа поругано, люди отрицали правду… Антихристианство ужасно, я не могу больше жить… Искание правды — абсурд, ужасная ошибка… Аня, прости меня»…

Долго почему-то я никому не мог решиться показать эту записку, но потом передал её Анне Николаевне. Она прочла и зарыдала. Гущин старался успокоить её, но голос его дрожал и обрывался.

Часа два спустя, я одиноко бродил по берегу в сумраке вечера и навстречу буйному ветру, дувшему с моря, кричал: «Надя!.. Надя!.. Надя!..»

Но горное эхо не повторяло дорогого имени, а сонное море молчало…

Над морем носились белые чайки, и в их печальном, душу надрывающем крике слышалось какое-то невыплаканное горе. Как будто они тосковали об утраченном, как будто они плакали.

Я вспоминал Наденьку, её строгий, красивый профиль, её тёмные, лучистые глаза и тихий, мелодичный голос. Часто и она говорила голосом, напоминавшем печальный крик чайки. Как будто и она тосковала о чём-то утраченном или не найденном и о чём-то молила нас всех… Но мы не разгадали её души, и она умерла…

А над морем всё ещё носились чайки. Как будто они тосковали о Наденьке, как будто они плакали по ней…

1916