Убиты под Москвой (сборник)

Это он почти на чистом русском языке произносит, а у самого и в самом деле глаза веселые.

– Ты, дед, ошибаешься, – это Климов ему, – мы совсем не «товарищи»… – ну, словом, опять насчет того, что мы немцы.

– Какие вы там немцы! – смеется старик. – Я русского человека за километр узнаю. Не бойтесь, я, – говорит, – свой.

– Бояться нам некого, – отвечаем, – а вот почему ты «свой» – нам неясно.

– Оттого, что вам это неясно, я, пожалуй, чужим не сделаюсь, – обиделся старик. – В моем погребе десять месяцев красноармейцы живут. Двое. Раны у них затянулись, так что определяйте их к себе, а то мне уже не под силу с ними…

Чуете, какую подозрительную откровенность толкнул? Да еще потребовал, чтобы мы подождали до ночи, поскольку днем нельзя вылезать тем двоим из погреба – в деревне, дескать, народ всякий.

Ну, что было делать? Нельзя же во всем не верить людям! Посоветовались мы и решили: ждать до темноты, но только в другом месте, а старика на всякий случай до тех пор не отпускать.

Но он никакого подвоха нам не замышлял и с наступлением вечера действительно доставил в назначенный пункт леса двух наших земляков: одного – по фамилии Калитин, а другого, кажется, – Жариков. Ничего особенного собой они не представляли, потому что ни плена не видели, ни настоящего фронта: были подранены на второй же день войны под городом Паневежисом и прибрели в эту деревню. Так что ни боевого опыта, ни злобы нашей не имели, но ввиду того, что дело это наживное, мы их, конечно, взяли, а старика отблагодарили тем, что пообещали ему правительственную награду сразу же после войны…

В таком составе дней через семь мы благополучно достигли Двинска, и, когда обходили его стороной, опять случилось нам шоссе, и опять рано утром. Я до сих пор и сам не пойму, каким путем и образом эта дорога оказалась схожей с той, на которой мы подвалили первый грузовик, помните? Ну прямо как вылитая. Одинаковая низина, одинаковые деревья, одинаковый кювет – ну все точь-в-точь! И то ли от хорошего утра, то ли от прошлой удачи, но только такая нас уверенность охватила и желание попытать счастья сызнова, что мы без лишних разговоров присели в кювете, а потом залегли в кустах.

Я, кажется, не сообщал вам, что носил пистолет, поскольку пользоваться им мог без посторонней помощи. Сидорчук винтовку, а Климов и Воронов – автоматы. Когда же мы притаились ради дела в кустах, Климов приказал передать оружие от Сидорчука Калитину – двурукому, значит. И только они успели это, как на шоссе замельтешились пешие немцы. Хотя они были далеко, мы все же разглядели – много их, взвод, может. И чуть ползут.

Чтобы было короче, я скажу вам одно: если б это действительно оказались немцы – мы все равно не сдвинулись бы с места, потому что на виду друг у друга невозможно было вставать и… убегать. Ноги потому что не двигались, а языки не поворачивались для совместного разговора об этом…

Но то шли совсем другие люди. Пленные наши… Не идут, а бредут по четыре в ряд, и у каждого на плече кирка или лопата. И все у них, как и положено человеку в плену, – шинели без хлястиков, на ногах – у кого один ботинок, у кого половина, у кого совсем ничего, и всех их на одно лицо превратил лагерь, только глаза остались у каждого свои…

Да… я сейчас закурю только, а потом продолжу. Между прочим, спички какие-то пошли в последнее время… Дым от них, вонь… Зрение только портят!

Ну вот. Идут в количестве восьми рядов. Конвой состоит из четырех автоматчиков – один спереди колонны, один сзади, а двое по бокам. Думаете, мала охрана? Нет, вполне даже достаточная для тридцати двух пленных, какой бы они нации ни значились. Я сам через год после этого случая гнал четырех жандармов, и, несмотря на мою однорукость, они шли как милые… Тут всю роль играет сам плен, а потом уже другие беды – слабость в ногах, поджидание более удобного, чем этот, момента, страх и разное там другое.

Еще до подхода вплотную к нам пленных мы распределились так: Климов взял себе переднего конвоира, Воронов – заднего, а мы с Калитиным – бокового. Без действия остался только тот, что скрывался от нас за колонной. Да все равно. Ему потом пришлось еще хуже… от лопат да кирок.

Работы нам с этими конвоирами вышло на две минуты. Самое же трудное наступило, когда бывшие пленные узнали, кто мы есть. Понимаете, подкинуть вверх силенок не хватает, так они навалятся человек по пять на каждого из нас и от волнения слезть не могут. А радоваться им все-таки было рано, потому что ни мы, ни они сами не знали толком, что делать дальше и как быть.

Посудите сами. Идти через весь вражий тыл и фронт с такой голой оравой при шести автоматах да одной винтовке с пистолетом – дело дурашное: или переколотят в непосильном бою, или опять очнешься в плену без последней руки, черти б его взяли! Распределяться же на малые группки – тоже не резон: оружия всем нету, вид у ребят пленный, кушать все хотят, как из пушки, – значит, полезут не только в хутора, но и в деревни, а там их любой сопливый полицай приструнит.