Убью кого хочу

Немцы при всем желании не могли манкировать общественным мероприятием – дисциплина не позволяла. Они приходили в актовый зал все вместе и честно старались соответствовать если не духу, то хотя бы форме данной общественной нагрузки. В основном, Гертрудины роботы танцевали быстрые танцы, но время от времени приглашали и кого-нибудь из девушек на медленный танец – то ли по разнарядке, то ли из-за сбоя в программе. Танцевать с ними было сущим мучением, примерно, как с негнущимся манекеном, только еще хуже. В каждом их движении ощущалось твердое намерение ни в коем случае не преступить строжайший запрет на внеуставные отношения – даже дальним намеком, даже по ошибке. Так что вскоре никакие соображения интернациональной солидарности не могли заставить наших девчонок кивнуть в ответ на галантный немецкий поклон. Мало кому улыбается танцевать с партнером, чьи помыслы направлены лишь на то, чтобы удерживать тебя на безопасной дистанции. Поэтому гномы приглашали либо свою плоскую Белоснежку, либо чешек: как выяснилось, Пониже и Повыше не испытывали никаких проблем ни с роботами, ни с манекенами – возможно, потому, что худо-бедно понимали по-немецки.

Зато Труди танцевала преимущественно с Райнеке. Сначала на это, конечно же, обратила внимание Ольга Костырева со своим более чем наметанным на такие вещи взглядом.

– Ты только глянь на Блонди, только глянь! – шепнула она мне на первом же вечере.

Блонди – так Олька за глаза именовала Гертруду, хотя жидкие стриженные под мальчика волосы той были, скорее, грязно-каштанового оттенка. Блонди, по имени любимой овчарки фюрера.

– А что такое? – не поняла я.

– Как что такое? Ты посмотри, как она танцует с этим… как его?.. – Райнеке? Похоже, у сучки течка. Влюблена – от коготков по самые клыки.

Что ж, такие вещи и в самом деле заметны, несмотря на то, что Труди делала всё для того, чтобы скрыть свои чувства. Только ведь всего не утаишь, за каждой мелочью не уследишь. Вот слегка вздрогнуло ее острое плечо от прикосновения руки партнера… Вот вскинулся к его лицу быстрый взгляд, задержался на губах и тут же испуганно скользнул вниз… Вот раздулись, затрепетали ноздри, поднялась в зажатом, подавленном вздохе плоская грудь… Точно! Не ошиблась опытная подружка Олька: влюблена, влюблена немецкая Белоснежка! Вот только, похоже, ловить ей здесь нечего: мечтательному Райнеке явно до лампочки знаки внимания со стороны группенфюрера…

Честно говоря, мне тоже было недосуг следить за производственным немецким романом. Лоська есть Лоська. Его бригада, в отличие от нашей огурцовой шарашки, вкалывала по-настоящему, полный световой день, по десять-одиннадцать часов, с одним выходным на три недели. Первое время ребята выматывались так, что на вечерние танцы не оставалось ни сил, ни желания – только бы добраться до постели. Потом немного попривыкли, но все равно я виделась с ним куда реже, чем хотелось бы.

Безраздельно мне принадлежал лишь час-полтора Лоськиного времени – после ужина. Отставив тарелки, мы перекидывались понимающим взглядом: ну, что, мол, теперь десерт? Мы выходили на безлюдные улицы спящего южного городка и неслышными шагами, чтобы не спугнуть пышнотелую, привольно раскинувшуюся ночь, крались к заранее намеченному месту. Вишня уже отходила; деревья в садах и на тротуарах были черным-черны от спелых ягод. Лезть в сады мы остерегались, зато пространство по эту сторону от хозяйского забора можно было с некоторой натяжкой рассматривать в качестве полноправных пешеходных угодий. Что мы и делали, хотя и весьма потихоньку, ибо с противоположной стороны забора вполне могло существовать противоположное мнение на этот счет.

Вишня обладала удивительным свойством не надоедать – подобно семечкам, ее можно было есть бесконечно. Мы с Лоськой погружались в ветви вишневого дерева, как пара осторожных китов – в теплое шуршащее море, и ягоды волшебным планктоном сами вплывали в наши жадно разверстые пасти. Вишневый сок окрашивал черным наши губы и языки, бурлил в наших венах, и мы целовались по ходу дела, передавая друг другу изо рта в рот пьянящую вишневую плоть, вишневую кровь, вишневое счастье.

Потом, устав стоять, мы садились на скамью где-нибудь поблизости и продолжали вкушать горьковато-сладкий вишневый вкус, смакуя его в каждом своем поцелуе. Мы любили друг друга и мы говорили, говорили и любили, говорили и тихо плыли в вишневом заплыве своей любви, огромные и нежные киты шуршащего ночного моря. Кто мог помешать нам, кто мог тронуть нас, таких больших и сильных, пропитанных упругой силой вишневого сока?