Убью кого хочу

Что там могло быть такого в этом чертовом письме от гиены? Такого, что Лоська не смог показать его даже мне? Валентина Андреевна заправляла в этой семье всем; военно-морской папаша, невзирая на погоны кавторанга, был при ней то ли юнгой, то ли вовсе корабельным котом. Кем же тогда ощущал себя Лоська – малым мышонком? Чтобы подавить редкие проявления несогласия, ей обычно хватало одного взгляда – даже не приходилось повышать голос. Я знала это слишком хорошо из Лоськиных рассказов и собственных наблюдений. Всё так – но неужели, предлагая мне эту поездку, Лоська не понимал, что рано или поздно гиена пронюхает об этом? Да и возможно ли утаить такое?

Наверно, понимал – как же иначе? А значит, заранее должен был готовиться к этому моменту, к этой ярости, к этому письму. Впрочем, одно дело – готовиться к буре и совсем другое – встретить ее лицом к лицу. Реальный шторм всегда страшней, неожиданней и опасней, чем любые представления о нем. Неудивительно, что Лоська настолько потрясен. Но первое потрясение проходит вместе с первой волной. Нужно просто дать парню немножко времени, чтобы прийти в себя. И тогда, успокоившись, он припомнит свою подготовку, свои заранее составленные планы и сможет организовать отпор. Возможно, уже завтра утром Лоська посмотрит на меня совсем другими глазами… или, для начала, хотя бы не отведет взгляда. А не завтра, так послезавтра. Или через неделю. Так или иначе, не надо давить на человека. Отойти на время в сторонку, и просто быть готовой помочь, поддержать, приласкать…

Я вернулась необычно рано, в начале двенадцатого, когда Ольга еще только готовилась к своему очередному ночному выходу. Увидев меня, она обрадовалась. В последнее время нам почти не удавалось хорошенько поговорить: днем она клевала носом, вечерами я уходила «на десерт», а к моменту моего возвращения ее уже не было в комнате.

– Санечка, милая, пойдем, покурим!

Мы вышли в коридор, к торцовому окну, чья душа нараспашку была постоянным свидетелем наших ночных перекуров. Подругу явно распирало от желания поделиться со мной радостью, и я, на минуту забыв о своих проблемах, залюбовалась, глядя на нее: сейчас, накануне свидания, Олька светилась какой-то особенной, победительной красотой.

– Ну что, – сказала я, – выкладывай. Каковы они, заграничные козлы?

– Ты что! – она выпрямилась, изображая шуточный гнев. – Он совсем не козел. Санечка, Санечка… ох, если б ты знала, Санечка…

– Неужели так хорошо? – улыбнулась я.

Ольга округлила глаза.

– Даже лучше! У меня никогда так не было. Он такой нежный, как… как…

– Как манная каша? – предположила я.

Мы обе рассмеялись.

– Нежнее, – Ольга глубоко вздохнула и облокотилась на подоконник. – Намного нежнее. Веришь ли, сколько у меня парней было – не сосчитать, но только этот настоящий. Наверно, мне такой и нужен был. Нежный. Понимаешь, я просто не знала, как это – любить. А сейчас знаю. Даже самой не верится. За что мне такое счастье?

– Погоди, а как же вы разговариваете? Он по-русски ни бельмеса, да и ты по-немецки нихт ферштейн…

Ольга пренебрежительно фыркнула:

– Ну и что? Ты же сама мне когда-то говорила: на этом этапе слова вовсе не нужны. Помнишь? Так вот, считай, что я это на себе проверила: правильно, не нужны.

– А что потом, Олюня?

Было непривычно разыгрывать роль взрослой многоопытной женщины, но так уж поворачивался наш перекур. Я вдруг подумала, что Ольгу потому и распирает от желания поговорить, что ее любовь с Райнеке совершенно нема, немей немого кино, где хотя бы есть титры.

– Потом, потом… не знаю… – вздохнула она. – Не знаю, что потом. Выучусь говорить по-немецки, вот что. А ему русский учить не надо. Мы тут жить не будем. Я к нему уеду, в Дрезден. Потому что тут одни козлы. Мужики, в смысле. Въезжаешь, Саня? Все наши мужики – козлы. Уж я-то знаю, многих перепробовала, причем не самых худших. Ты думаешь, твой Лоська не козел? Сама ведь говорила: лоси – парнокопытные. Значит, тоже козел, только лесной. Невелика разница.

Возражать не хотелось. Настоящую проверку на козлиность мой Лоська и в самом деле еще не прошел.

– А что Блонди? – спросила я.

– А что Блонди… – отозвалась Ольга. – Ходит, сучка, кругами, вынюхивает.

– Еще не почуяла неладное?

Она пожала плечами:

– Если и да, то вида не показывает. Райни маскируется, как немецкий снайпер. По нему и не скажешь, что ночи не спит. Когда с завода возвращаемся, ложится будто бы с книжечкой, и тихонечко так кемарит. А Блонди и довольна: парень в комнате, под наблюдением.

– Значит, все в порядке?

Ольга вдруг поежилась:

– Если честно, то я Миронова куда больше боюсь. Уж не знаю, кажется мне или что, только он как-то странно на меня поглядывает.

– Поглядывает? – переспросила я. – Ну и пусть поглядывает. Наплюй ты на эту сволочь. Ты ничего противозаконного не делаешь. Весь отряд уже давно на пары разбился. Во дворе по ночам каждая скамейка стонет. А ты что – инвалид? Или обет безбрачия давала?

– Вот уж чего точно не было, – рассмеялась Олька. – Спасибо, Санечка.

– За что?

– За перекур. С тобой поговорила и вроде как-то дышать свободней.