Убогие атеисты

Всегда лучше уволиться самостоятельно, чем ждать, пока тебя унизят увольнением. Всегда лучше бросить партнёра первой, чем самой оказаться отвергнутой. Вот она – гордыня. Во всём своём воплощении.

Танцовщица, вихляя бёдрами, удаляется в зал и включает музыку. Назло им, уверен Гот.

– Как ты её назовёшь? – услужливо интересуется Чмо.

– Не твоё дело, – гнусавит Гот, сгребает несчастную кошку и закрывается в мастерской.

Наконец, настаёт покой. Наконец, его окружают люди, рыгающие отчаянием, депрессией, грустью и унынием. Гот ложится на матрас и разглядывает новую соседку. Глаза, словно два закатных солнца. Два рыжих фонаря. Густо-медовые, липкие. Шерсть чёрная, словно рынок, на котором продают органы и наркотики нелегально. Красивая, в общем. Готу она подходит. Но, действительно, как её назвать?

– Боль, – решает Гот. – Эй, Боль? Будешь моей Болью? Бо-о-оль, – ласково тянет он, и что-то срастается в его душе.

Начало

Девушка опускается на колени. Ложится на спину, прижимая поясницу к полу. Чувствует, как натягиваются мышцы. Отдыхает. Релаксирует. Вдруг свет закрывает ангельское личико с кудряшками, ниспадающими на лоб.

– Прости, что мешаю, – начинает Чмо, – но давай организуем движение против вандализма?

– Ты заколебал, – отвечает Фитоняша. – Ты затычка в каждой заднице. Сколько можно прессовать мозги? Неужели до сих пор розовые очки не разбились?

– Я подумал, что вместе мы могли бы внедрить любовь в массы. Ну, с помощью нашего творчества. Мы заговорим, и нас услышат.

– Ты не только максималист, но ещё и дилетант, поэтому отстань, – прогоняет мальчишку барышня в красном топе.

– А ты ленивая попа, которая не хочет двигаться дальше, – улыбается Чмо. – Зачем танцевать, писать, рисовать, лепить, петь, фотографировать, если это зациклено на самом себе? Мы должны делиться собой с миром.

– Чтобы тебя растащили? Запомни, харизматиков на всех не хватит. Нет смысла распыляться на людей, которые не оценят твоей жертвы, – усаживается Фитоняша. Её каштановые волосы с коньячными прядями красиво обрамляют лицо.

– Да нет никакой жертвы! Наоборот! Мне необходимо сеять семена добра. Такова моя потребность. В одном мне оно не уместится. Я лопну, – заверяет он.

– Чудно. А меня зачем впутывать? – зевает.

– Мы могли бы объединиться, – в сотый раз замечает Чмо.

– Для чего? – не понимает Фитоняша.

– Для того, чтобы пропагандировать любовь. Чтобы касаться тех душ, которые мучаются тактильным голодом…

– Избавь меня от метафор, – беззаботно бросает девушка.

– Но, пожалуйста. У нас всё получится! Обещаю! – заклинает Чмо.

– Ты не можешь такого обещать, – останавливает его скептик.

– Согласен. Но позволь заручиться твоей поддержкой? – предпринимает последнюю попытку.

– Только чтобы ты отстал. И чтобы разработал чёткий последовательный план действий, – уступает Фитоняша, и Чмо крепко стискивает её в своих объятиях.

Фитоняша вздрагивает и замирает с распахнутыми глазами. Уже давно её не обнимали парни, и ей в диковинку мужская ласка. Хочется огородиться от неё, отвергнуть, оттолкнуть Чмо, но он отлепляется сам, победно растягивая губы.

Плакаты

Боль скребётся в дверь. Боль ссыт на матрас. Боль прогуливается по бумажной палитре и оставляет по полу цветные отпечатки лап. Боль орёт, требуя еды. Боль не оставляет его, преследует по пятам.

Гот устаёт, но наливает в одноразовую тарелку молока. Пусть Боль попьёт. Глядишь – и заткнётся. Но Боль не затыкается, а продолжает выносить мозг. Жаль, обои не поскрести – их нет. Гот уже жалеет, что завёл Боль. С ней столько мороки. Ни минуты покоя. Тем не менее он пытается её «охмурить».

– На какую кнопку нажать, чтобы ты зафырчала? Где погладить? Где почесать? – гадает неопытный хозяин.

Боль охотно сворачивается у него на коленях. Гот не видел ничего милее того, как Боль складывает лапки. Гот гладит шёлковую тьму её шерсти. Боль чёрная, словно дельфин. Самая страшная тюрьма России называется «Чёрный дельфин».

Боль трётся щекой о каждую картину. Помечает территорию запахом. Теперь каждая вещь в этой комнате общая. Боль учит Гота делиться и не шевелиться по ночам, чтобы не потревожить её чуткого кошачьего сна.

Когда Гот рисует, она умно сидит рядом. Таращится в пустоту. Неизвестно, о чём думает. Жутко становится. Иногда Гот и сам так сидит. Безмолвно и абстрагировано.

Кисточка волочит за собой густо-красный цвет. Порезы параллельны бледно-синим выпуклым венам. Сверху подписано «Я занималась вандализмом, и меня не стало». Никогда ещё Гот не рисовал плакаты, и поэтому сейчас чувствует себя не в своей палитре. Гот не знает, как избавиться от ощущения, что он предаёт собственные принципы.

В другой раз Гот изображает две фигуры, которые плюют друг в друга ядовито-зелёными брызгами ругательств. Сверху выверено: «Мы занимались вандализмом и расстались навсегда».

Дождь не то чтобы стучит – он, словно крупа, сыплется на отлив. Кажется, будто из мешка вытрясают зёрна.